Немного помолчав, Карл сказал:
– Ты обещал Людовику свернуть шею Адальберону. Я освобождаю тебя от этой клятвы. Не трогай архиепископа, он мне нужен. К тому же он стар, болен, сам долго не протянет.
– Будь по-твоему, Карл.
Герцог отодвинул засов, и они вошли. Можер думал, что попадет в комнату, а очутился в узилище: на высоте семи футов скупое на свет решетчатое окно, близ него изъеденный жучком ветхий деревянный стол, табурет рядом, гнилая солома с тряпками поверх в углу. Тусклый луч света от факелов сквозь раскрытую дверь протянулся по полу до этой соломы и выхватил из тьмы полусогнутые ноги под туникой.
– Куда ты меня привел? – поморщился Можер. – Здесь камера смертников или жилище замковых крыс?
При звуке его голоса что-то зашевелилось на соломе, поднялось, шагнуло, и рядом с нормандцем послышался скорбный и в то же время обрадованный голос:
– Можер!..
– Эмма! – вскрикнул нормандец, глядя на входящую в луч света королеву. – Ты?
Она подошла и устремила на него свой теплый взгляд. Сухие губы с трудом разлиплись:
– Я знала, что не умру, не повидав тебя.
Можер повернулся к Карлу:
– Как ты посмел! Ведь ты Каролинг, и она жена твоего брата! Да есть ли у тебя сердце?
Карл молчал; не поднимая глаз, глядел перед собой в угол. Эмма перевела на него взгляд и хмуро обронила:
– У него нет сердца. Он давно его потерял.
– Эмма, – Карл поднял на нее глаза, – я пришел, чтобы вымолить у тебя прощение. Я ничего не знал, поверь, Можер рассказал мне. Я был оклеветан своим братом и винил во всем тебя. Лотаря я проклял, как бы ты его ни любила, тебя же прошу, умоляю, если хочешь… прости! Впрочем, можешь проклясть, как сделал это Бог, отвернувшись от меня.
Эмма молчала, опустив голову. Потом тихо произнесла:
– Я сама виновата… Но я любила своего мужа.
И замолчала. Да и что было ей говорить? Она взглянула на деверя:
– Я думала, ты пришел меня мучить.
– Я возвращаю тебе свободу. Ты вольна в своих действиях. Прости же меня еще раз и прощай!
Он уже сделал шаг, собираясь уходить, но внезапно обернулся:
– Благодарю тебя, Можер. Ты снял с моей души тяжкий грех.
И стремительно вышел. Шаги быстро затихли в глубине коридора.
Можер взял Эмму под руку, и они медленно пошли. Выйдя, Эмма остановилась, в свете факела подняла взгляд, полный невысказанного страдания, разбитых чувств:
– Я так ждала тебя, Можер… мечтала сказать, как я тебя люблю… А ты, наверное, забыл обо мне в Париже… ни одной весточки.
Они пошли дальше – тихо, молча, и остановились теперь уже в галерее, у одного из окон, немного не доходя до покоев бывшей королевы франков.