– Спешу доложить вашей светлости, что я уже не монах, – невесело усмехнулся Рено. – В объятиях моей Цирцеи померкли воспоминания о беззаботной жизни в монастыре и выветрились из головы молитвы во славу Господа. Что касается обета целомудрия, то он стремительно стал улетучиваться, едва я сменил рясу монаха на мирское, а его остатки выпорхнули из моих кальцонов[5] этой ночью.
Можер от души расхохотался.
– Тебе следует поберечь силы, приятель. Французский двор не прощает слабостей. Обнаружив этот изъян, фрейлины решат, что им не подойдет такой преподобный отец и пожалуются королю.
И нормандец снова рассмеялся.
– Как ты узнал, что я чуть жив? – крылышко цыпленка замерло в руках Рено. – Неужто сказали?
– Да ведь на тебе лица нет! Не удивлюсь, если ты скажешь, что почти не спал.
– Твоя правда, граф, – вздохнул монах и уставился на крылышко. – Ах, как это тяжело.
– Ничего, это с непривычки, – подмигнул ему Можер, умываясь и начиная одеваться. – В будущем научишься соразмерять свои силы и не забывать об отдыхе.
– В будущем?
– Я не оговорился. Сегодня же Беатриса раззвонит о твоей великой победе, и вся стая помчится к королю с докладом о том, как они рады иметь в своем дворце такого умного и благочестивого преподобного отца. Но позволь, ты еще не ложился?
– Я уже встал.
– Так рано? Какого черта?
– Это привычка. Монахи рано ложатся спать и встают в предрассветных сумерках.
– Здесь так не годится, ты должен это усвоить. В этом мире свои законы. Люди богохульствуют, ругаются, кому-то вообще начхать на веру. Нет четкой организации и твердого воздействия на умы в связи с религией. Тебе не стоит этому удивляться и пытаться что-то перестроить: заслужишь ненависть и гнев короля. Понятно? Что скажешь на это?
– Время подлинной и всеобщей веры еще не наступило, – поразмыслив, ответил Рено. – Ныне существуют лишь верования, древние суеверия и пророчества, основанные на поверхностном представлении о мироздании. Рассуждая с точки зрения духовного лица, скажу, что нынче людям присуща не глубокая, истинная вера, а всего лишь набожность, не проливающая божественного света на душу. Отсюда, как ты правильно заметил, граф, произрастают ругательства мирян в храмах, их невнимание и равнодушие к службам, богохульство. И они не видят в этом ничего дурного, ибо христианство еще слабо, нет в нем силы, чтобы заставить каждого благоговейно воздеть руки к небесам при одном упоминании о Боге или его деяниях. Не каждый молится, соблюдает посты, и не все ходят в храм. Грех говорить мне, как монаху, о сыновьях Пророка, людях с нечистой, отравленной, противной христианству верой, но их богослужения основаны на фанатичном поклонении своему богу. В связи с этим сарацин отличает упорядочивание религиозных обрядов, их обязательность и чистота в рядах священнослужителей и мирян.