Когда лодка причалила к пирсу на острове Сант-Анджело ди Конторта, дядя обратился к своей жене с вопросом:
– Я поступаю правильно? – Его коренастая племянница влажной ладошкой крепко держала его за руку, и ощущение это было не из приятных. – Ей будет лучше с монахинями, – пробормотал дядя, и его жена согласно кивнула. – В Венеции мужа ей не найти. Она страшна, как синяк под глазом. Вся красота досталась мальчишке.
Бруно посмотрел на Джентилию, надеясь, что она ничего не слышала. Сестра, похоже, не обращала внимания на происходящее вокруг, погрузившись в свои непроницаемые мысли. К счастью, аббатиса в Сант-Анджело ди Конторта согласилась принять ее немедленно. Ни дяде, ни племяннику и в голову не пришло задуматься над тем, почему так случилось.
Молодой лодочник с чертами патриция перебросил сходни с причала на борт, и семейство сошло на берег. Бруно и Джентилия рука об руку промаршировали к клуатру[25], где их с холодным радушием приветствовала светловолосая монахиня.
Присев на корточки, чтобы взглянуть в лицо Джентилии, она вдруг фыркнула и резко выпрямилась.
– Надеюсь, она будет хорошей девочкой, – сказала монахиня, легонько шлепнула ее по заду и подтолкнула ко входу с воротами.
* * *
Говорили, что из школы Гуарино вышло больше ученых, чем вооруженных солдат – из троянского коня. Но Бруно ненавидел свое учебное заведение, так что оставалось лишь удивляться, как он вообще получил хоть какое-нибудь образование.
В классной комнате царил хаос. Пока учитель храбро читал отрывки из Эзопа или Цицерона, мальчишки дрались на дуэлях, делали бумажные кораблики, дубасили друг друга грифельными досками, протыкали недругам пальцы карандашами, выставляли задницы из окон, разрисовывали непристойностями свои драгоценные тетрадные листы со стертым прежним текстом и доставали из карманов взъерошенных, растерянно моргающих попугаев.
Каким-то образом, невзирая на подобные развлечения, Бруно преуспевал в учебе. Латынью он владел безукоризненно, а древнегреческий выучил лучше своего наставника. Он во всем стремился к совершенству; неправильно написанное на странице слово резало ему глаз, словно неприятный запах в носу. И лишь почерк не позволял счесть его идеальным учеником. Это была его ахиллесова пята. Тяга к быстроте погубила способность писать красиво. Верхние и нижние выносные элементы строчных букв опасно кренились над аккуратными завитушками. Но, стиснув зубы, Бруно постепенно довел свой почерк до приемлемой гармонии, правда, неизменно сожалея о том, что его каллиграфии недостает изящества.