– Любой, кто умеет любить, перенесет мое проклятие из этого мира в следующий, а потом и в тот, что придет после него.
Вернувшись в Рим, я иногда скучаю по своей devotio. Раньше я засыпал, баюкая ее в руке.
Я даже не знаю, верю ли в собственное проклятие. Подозреваю, что сила любого заклятия зависит от очищения, которое оно предлагает тому, кто сотворил его. Зато теперь я могу со спокойной совестью сказать: «Да, я оплатил все свои счета».
Что будет дальше? После того, как вы оплатите свои счета?
Лучше трудиться над поэмами и не вспоминать более о восковой фигурке.
Я слышал, что в Египте верят, будто этот мир представляет собой яйцо, и в мои стихи назойливо лезет картина того, как оно трескается. Вот только я не знаю, куда ее вставить. Воробей Клодии не высиживал яиц. Подобно всем ее любовникам, он оказался бесплодным. Быть может, маленькая фигурка, зарытая в землю, и станет чем-то вроде яйца, которое будет вызревать до тех пор, пока не придет ее время. Быть может, она и есть моя последняя поэма.
Время тяжким грузом давит мне на плечи, словно намекая, что оно – куда более ценный товар, чем даже выражение любви на лице Клодии. Река бормочет мне какие-то гадости, и мои собственные губы шевелятся непрестанно, словно мотылек, пробуя на вкус фразы для…
…Птенчик умер моей подруги милой, Птенчик, радость моей подруги милой, Тот, что собственных глаз ей был дороже. Был он меда нежней, свою хозяйку Знал, как девушка мать родную знает. Никогда не слетал с ее он лона, Но, туда и сюда по ней порхая Лишь одной госпоже своей чирикал. А теперь он идет дорогой темной, По которой никто не возвращался.
Почему мне все время на глаза попадаются веревки, куда бы я ни пошла? Почему не цепи? Они служат дольше, да и сами они крепче. Веревка может стать скользкой, истрепаться и сгнить. Может, именно поэтому я и вижу ее – потому что она похожа на любовь мужчины к своей жене?
А теперь еще и в доме начало твориться что-то странное. Когда я подаю вино, бокалы начинают трястись так сильно, что грозят разбиться. Не знаю, что тому виной – мои дрожащие руки (потому что это происходит всякий раз, когда он бывает дома) или что-либо еще.
Вдобавок в голову мне упорно лезет одна и та же мысль, как я ни стараюсь отогнать ее от себя.
Вот она: всем известно, что стекло в этом городе начинает дрожать, когда в него наливают яд. Если, например, в бутылке заперта плохая болезнь, она обязательно вырвется наружу, вышибив пробку. Я не осмеливаюсь назвать вслух то, с помощью чего муж может избавиться от жены, если больше не любит ее.