И ещё я подумала так, вышагивая из вагона на асфальт московского вокзала вслед за дедулей, согбенным от тяжеленного битком набитого рюкзака, — что, если подтвердится моя догадка с Пестряковым, — значит, убийца этих всех писателей был не только юморист, как заметил молодой следователь Ершов, но и отчаянный наглец. Сначала он лепит к кресту имена своих будущих жертв, что никаких секретов для широкой общественности, включая органы правопорядка, а затем уничтожает этих старых людей одного за другим в короткий срок с начала апреля до начала июня. Ради чего? Не пахнет ли здесь сумасшествием? Кто станет убивать бедных людей? Чтоб взять будильник у Нины Николаевны и подстаканник у Шора? А что если тут действует сумасшедший? Тот же маньяк?
Едва пришла домой, едва сунула на огонь чайник — телефонный звонок. Даша…
— Татьяна! Я знаю, кто отравил мою мать!
— Кто?
— Сумасшедший! Только сумасшедший мог это сделать. Только чокнутый! Только псих!
— Почему ты так думаешь?
— Потому что никаких врагов у неё не было! Никаких завистников! Она никогда ни у кого ничего не отняла! Она не делала зла! Она, знаешь, какие умилительные стишата писала? Для самых-самых маленьких… Слушай:
Ну никак я не пойму,
Почему река в дыму?
Догадалась! Там туман!
А в тумане — пеликан!
Она только и делала, что стучала на машинке, работала и работала… Витька и я были для неё всем. Особенно Витька. Ей очень хотелось сына. Она была им беременная и написала такие стихи:
На ромашке погадаю,
Потому что знать желаю:
Кто мне крикнет в этом мае:
«Я люблю тебя, родная»?
Или лучше не гадать,
А тихонько ждать-пождать?
Потому что выйдет срок,
И появится сынок…
Я это нашла в её бумагах… Она всегда все от души делала. Она на все письма отвечала. Она меня в детстве только раз полотенцем хлопнула. За то, что я котенка за лапу подняла, а он запищал…
— Дарья, ты на работу-то ходишь?
— Хожу. Сижу с сумками. Думаю. Вчера одну украли. Придется из своего кармана… Моя мать, Татьяна, подавала нищим и один раз до того наподавалась, что домой принесла три рубля… Это ещё когда был жив отец… Он ей сказал: «Стыдись, несчастная!» Он в тот день тоже постарался, ухнул всю свою зарплату на детали для нашего чудища-юдища, «москвича» дореволюционной выделки. Ничего, сели, пожевали хлебца, поиграли в лото… Или, Татьяна, уже начался целенаправленный отстрел именно жалостливых, непрактичных людишек? И нечего суетиться? Взывать? Надеяться и верить? Ты что-нибудь узнала? Накопала? Или плюнула на все и отступилась?
— Иду по следу… Раз уж взялась — доведу. Хотя пока — темно.