— Еще один из тех, кто проигрался в пух-прах. Небось, последний смокинг остался. Психопат. Не может остановиться, когда удача пришла. Пока на жалости богатых бабешек держится… Вряд ли долго протянет. Сопьется.
— Но ведь пока трезв, — отозвалась я.
— Ждет подачки. Потом — в казино. Продуется и — бутылку из горла… Потом ещё одну… Игрок. Оголтелый игрок.
— Ну надо же! — фальшиво изумилась я. — А с виду такой суперменистый!
— Побирушка! — бросил с презрением Верунькин дружок. — Бабский угодник. Да ещё поет… Они за него хоть на крест… А ему только бы сесть за стол, где рулетка. Дуры!
Между тем пышноволосая дама в черном костюме и вдовица Михайлова в черных кружевах на розовом чехле о чем-то своем и, видать, задушевном, беседовали за столиком у самой сцены. черноволосая гладенькая головка Михайловой с тяжелым классическим узлом на затылке наглядно свидетельствовала о скромных притязаниях хозяйки, о её нежелании нервировать окружающих экстравагантностью, и, следовательно, непредсказуемостью.
А в моей голове уже созрела дерзкая мысль. Я должна была подойти к Анатолию Козыреву и спросить: «Зачем вы взяли у Любы рукопись её деда «Рассыпавшийся человек»? Где она теперь?»
Но тут, словно почуяв неладное, вдовица Михайлова и её подруга быстро поднялись из-за стола и — прямиком к красавцу-певцу. Между ними состоялся недолгий, видимо, приятный для всех разговор. Певец кивнул, глянул на дам своими большими, темными глазами и встал. Дамы последовали его примеру. Все трое направились к двери, которая вела в казино.
— Пошли? — предложила я своим спутникам. — Интересно же!
… Большой круглый стол… доллары… фишки… Свет выхватывает только зеленое поле и руки играющих. Мы с Веруней не играем, стоим за спиной её «спонсора». Он поставил на кон всего сто баксов. Напротив сидит супермужчина Анатолий Козырев. Он не знает, как справиться со своими руками. Они у него, чистые, с аккуратно, округло подстриженными ногтями, не знают ни секунды покоя. В его глазах горит то самое, что исстари обозначается как лихорадочный блеск… Он следит за расторопной лопаточкой крупье как-то сразу и хищно, и жалко. Шелест, шуршание, писк сотовых и, наконец, общее, послеродовое, отверженное — «ах!» Вопль струи адреналина, прожегшей организмы до сладкой боли…
Верунькиному дружку везло — ушел из зальца с добавочными ста баксами и их-то истратил тотчас, заказав нам всем в баре по коктейлю с пышным названием «Цветок душистый прерий». Цветок оказался холодноватым, сладковатым питьем, пахнущим корицей, гвоздикой и ещё какими-то травами. Долька лимона, насаженная на край фужера, мужественно держалась до самого конца, пока я свой коктейль не допила. Пришлось извиниться перед ней, когда захотелось кисленького… Так мы и живем: то пить нам надо, то есть, и уж тут кто кого… И ежели ты не способен оборониться…