Венецианский контракт (Фьорато) - страница 33

– Я не позволю тебе возвращаться туда. Собирайся. Мы отправляемся сейчас же, до захода солнца.

Фейра встала, схватила накидку и застегнула медицинский пояс. На это ушло не больше минуты.

– Готова, – сказала она. – Сегодня не придется закрывать лицо и заниматься всей этой бесполезной маскировкой. – Она взглянула на отца, и они улыбнулись друг другу.

Тимурхан открыл дверь и их улыбки погасли.

Снаружи, загораживая тускнеющие отсветы своим могучим телом, стоял кизляр-ага.

– Капитан Юнус Мурад, – сказал он своим неестественно высоким голосом, – я должен сопроводить вас на корабль, где вас ожидает команда. Госпожа…, – повернулся он к Фейре, – вы пока отдыхайте. Я оставлю стражников у двери, а на рассвете они отведут вас в гарем.

Фейре ничего не оставалось, как попрощаться с отцом, прижавшись щекой к его щеке так сильно, что их слезы смешались, и махать и махать ему рукой, пока он и кизляр-ага не исчезли за углом. Она держалась, пока отец не скрылся из виду, а затем рухнула к ногам стражников – на улице перед дверью своего дома.

На улице, где она когда-то вертела крышку.

Фейра лежала в темноте, теребя хрустальное кольцо. Её больше не терзали сомнения; она точно знала, что делать, и просто ждала своего часа. Она ждала – и крутила кольцо на пальце, словно считая секунды до того мгновенья, когда можно будет действовать.

Кольцо попало к ней не больше четырех часов назад, но уже стало частью её самой. Она поворачивала хрустальный круг на четверть оборота, чтобы каждый раз наверху оказывался следующий конь – вороной, белый, рыжий, бледный. А вдруг и её мать тоже имела привычку так вертеть кольцо?

Ее мать.

Нурбану была матерью для Фейры во всем, кроме имени. Да, она будет горевать по ней, когда пройдет потрясение, но ей не нужно было по-новому оценивать их отношения. Были взаимная любовь и уважение, объятия, ободрения, множество часов, проведенных вместе; больше, чем могла ожидать любая другая дочь. Фейра не мучила себя невысказанными признаниями. Все самое важное прозвучало в те последние страшные часы, как и то, что хранилось в тайне двадцать лет до этого. Единственное, о чем сожалела Фейра, – это о том, что мама не успела подробнее рассказать ей об этих всадниках. О вороном коне, который её отец должен был доставить в Венецию, и о том, что ей самой предстояло сделать.

Наконец, на улице всё стихло. Пора.

Фейра встала, тихо, как кошка. Ей не пришлось одеваться, потому что она так и не разделась, но она решила всё же полностью укрыть лицо вуалью под шапкой. На этот раз она скрывала не свою красоту, а свое имя.