— …У нас послезавтра политзанятия: «Товарищ Сталин о вопросах языкознания» и какое это имеет значение вообще. У меня тут несколько тезисов. Мы еще в прошлом году с Евгением Тимофеевичем подрабатывали. Но теперь, наверное, есть новые материалы. Вы ведь следите за газетами, за журналами. Вот, возьмите тетрадку, но только осторожно, чтобы ваши наседки не заметили. И дополнения сделайте, на отдельном листке. Завтра опять будем проверять нашу проволоку, принесите. Ладно?
— …А мой-то как себя держит теперь в лаборатории с вами и с другими из спецконтингента? Задается очень?.. Да-да, конечно, он тактичный, воспитанный… Ну а лишнего он и не должен позволять. Это правильно. А то ведь обратно загреметь куда как легко…
Гумеру я, разумеется, не давал понять, что знаю о его похождениях на воле. Диковинно бывало говорить с ним через час-другой после горестных сетований его подруги.
Он рассказывал, что побывал уже у родителей в Казани, что ему приглянулась там очень-очень славная девушка.
Прошло время; еще на шарашке Гумер показывал статью в газете о Мусе Джалиле — герое, казненном гитлеровцами.
— А ведь на меня следователь орал: «Твой Муса — изменник Родины, гад фашистский! А ты — его пособник. Вас всех вешать надо…»
Глава десятая.
ГОРЕ ОТ ЛЮБВИ
Несколько человек в разное время замечали, как инженер Ч. украдкой жует комочки ваты, смоченные спиртом, которым в лаборатории протирали приборы. Жует и блаженно улыбается. Видели, как он жадно обнюхал бутылочку из-под спирта… Невысокий, узкоплечий, он казался болезненно постаревшим юношей, почти мальчиком. Бледное узкое лицо, бледно-голубые удивленные глаза, бледно-русые волосы жиденькими прядками, бледно-розовые тонкие губы; застенчивая улыбка… Разговаривал он изысканно, старосветски-вежливо. Иным работягам лагерникам казалось — даже подобострастно. Однако работавшие с ним говорили, что он вот так же вежливо противоречит любому начальству. «Тихий, но упрямый. На вид цыпленок, а в работе — орел». Специалисты утверждали, что он отличный радиоинженер: «Один раз глянет на схему и уже в ней как дома».
Сосед по камере в свой день рождения поднес ему полчашки разбавленного одеколона. Ч. сразу же захмелел: смеялся, кудахча и повизгивая:
— Ах, как хорошо! Как прекрасно!.. Спасибо, мои милые, спасибо, родные! А я не решался приобретать одеколон, чтобы не было соблазна. Такая радость, нежданная-негаданная!.. Знаю-знаю, что вредно. Зеленый змий! Из-за него ведь и сюда угодил. Да-да, вот именно из-за водочки. За сладостные минуты и часы расплачиваюсь горькими годами… Нет-нет, что вы! Я на хулиганство не способен. И в детстве был тише воды. Аз есмь кроток, аки агнец. И водочка мою кротость лишь усугубляет. Одна беда: разговорчив становлюсь безмерно. Вы уж не обессудьте, не посетуйте на болтуна… Нет-нет, и не за болтовню. Да и что бы я мог сказать дурного даже в сильнейшем хмелю?!.. Ведь я воистину советский патриот и разумом и сердцем. Водочка подвела меня совсем в ином смысле. В таком, что даже поверить трудно… Простите, там на донышке, кажется, есть еще на глоточек?.. Благодарю вас, дорогой мой друг! Безмерно благодарю!.. Да-а, так вот подвела меня она, как бы это выразить поточнее, будучи и катализатором и проявителем моих чувств — искренних сокровенных чувств, но в неподходящих условиях… Да-да, любовь, именно любовь. Но только не такая, как вы, кажется, предполагаете, — не романтическая, не адюльтер, не ревность… Нет-нет — чистая патриотическая любовь к товарищу Сталину!.. Да-да, это звучит парадоксально, представляется неправдоподобным… Но клянусь, это чистейшая правда. Я попал в тюрьму за то, что — как бы это сказать слишком люблю товарища Сталина, за то, что проявлял свою любовь в неположенных формах и… неуместно. Вот именно — неуместно… А в этом как раз и повинна водочка. Зеленый змий!.. Стоит мне выпить, и я уже не могу сдержать чувств. Вот как сейчас…