По команде вожака, «шестерки», уложив на одеяло пайки, за четыре конца подняли вверх драгоценное одеяло на верхние нары, к блатным, к хозяевам. После этого, наверное, с полчаса там шло гулкое чавканье, звон стаканов, веселый гомон. Обитатели вагона, затаившись, ждали, когда же им перепадет пайка. Наконец, с нар раздался хриплый голос «Топорика»:
— Эгей, черти вятские! Поди, оголодали? Чую, животики подвело. Не мандражьте, счас накормлю. Я добрый. Итак, делим хлебушек по высшей справедливости. В воровском мире, запомните, все, как у вас на воле: «Кто силен да смел, две пайки хватает, слабак — ни одной не видит.» Значит, так: на артельные нужды берем тридцать паек, а остальные… Ну, гуляй, губерния. — Недавние заключенные с хохотом, с диким подвыванием опрокинули с одеяла оставшиеся двадцать шесть паек хлеба, предназначенные для пятидесяти шести человек. Боже мой! Что тут поднялось! Вагон будто качнуло. Оголодавшие ребята кинулись за хлебом, как бросается волчья стая на загнанного теленка. Мгновенно образовалась куча-мала.
Бориска, конечно, прекрасно помнил о строгом предупреждении вожака не брать хлеб пять дней. Поначалу оторопело наблюдал, как деревенские ребята буквально перли на рожон, пробиваясь к правой стене вагона, к хлебу, били, толкали претендентов на горбушки и мякиши. Конечно же, со стороны Бориски ввязываться в эту жесточайшую бучу было бы чистейшим безумием — мало того, что в свалке ему могли поломать ребра, но и уголовники не простили бы ему ослушания. Но тут будто сам ангел-хранитель подтолкнул Бориску: «Вперед! Чего рот раскрыл? Так и загнуться недолго, хлеб тебе положен, бери его! Рви свое!» И все разумные опасения мигом улетучились. Осталась одна главная мысль: «Хлеб!» Бориска поднялся и стал медленно продвигаться к дерущимся, на ходу подбирая крохи, но тут ему показалось: в ногах у барахтающихся, сопящих, плачущих, матерящихся «чертей» прилипла к полу полураздавленная пайка, к счастью, ее, видимо, пока никто не заметил. И Бориска решился. Получая хлесткие удары по лицу, по голове, не обращая внимания на кровь, заструившуюся из носа, он чудом дотянулся до раздавленной горбушки, сгреб ее в кулак, занозив палец, однако живым выполз из кучи-малы. Привалясь к стенке вагона, тяжело, с хрипом дыша, выплевывая сгустки крови, он победоносно сжимал в кулаке черное тесто, все, что осталось от пайки. Отдышавшись, торопливо, по-блокадному, начал отщипывать кусочки, величиной с ноготь, глотал, не разжевывая, чувствуя, как сладкая истома разливается по телу.