— Глянь, «Бура», — осклабился «Костыль», — седой-то, оказывается, сытый, как буржуйский кот, облизывается. — Со злостью пнул Бориску отработанным приемом под ребра. Парнишка скорчился, обхватив руками грудь, но его тут же снова силком выпрямили. — Отвечай, как на-духу: кто тебе позволил жрать пайку? Ты ведь ее честно проиграл.
— А кто вы такие, чтобы тут командовать? — У Бориски шатался зуб, царапал язык, мешал говорить. О, если бы не проклятый голод, отнявший силы, он дотянулся бы до оплывшей наглой рожи этого мужика, явно «косившего» под подростка, чтобы избежать призыва в армию, сжал бы кадыкастую глотку мертвой хваткой, но… нынче он был истощен до предела. Самому не верилось, что два года назад считался в ремесленном первым забиякой, во время кулачных боев, когда дрались группы модельщиков с краснодеревцами, шел всегда в первом ряду. — Мразь вы! Ничтожества! Нашли себе под силу больного и раскудахтались! — Воспоминания придали силу и смелость, вроде даже кулаки потяжелели.
В вагоне стало удивительно тихо. Поперхнулся куском вожак, приблизил одутловатое лицо, напускную игривость, как ветром сдуло, теперь с откровенным любопытством изучал странного «выковырянного», гадал и никак не мог понять, что стоит за его сумасшедшей смелостью. Ведь не ради фраерства лезет на ножи.
— Надобно тебе нервапатолога пригласить, — внешне миролюбиво проговорил вожак, взял Бориску за подбородок, — а ты, курва буду, мне нравишься, шибко смелый. А все, видать, потому, как папенька с маменькой тебя по головке гладили и никто ни разу не надумал швырнуть тебя на ходу с поезда. — Ничего, этот сольный номер ты нам покажешь. — Он обернулся к дружкам, но в этот самый момент Бориска вдруг изловчился и ударил «Топорика» ногой в пах, затем боднул «Костыля» головой, выскользнул из цепких рук «Буры», истерически закричал, теряя ощущение реальности:
— Да! Да, сволочи поганые! Меня с поезда на ходу не выбрасывали! Зато меня травили голодом, расстреливали, мучили, давили танками, топили в Ладожском озере! — Бориска попытался ухватить «Буру» за горло, но дружки, оправясь от неожиданности, легко пресекли новую попытку Бориски, а он вырывался изо всех сил, кричал: «Гниды! Фашисты недобитые! Нет, вы хуже фашистов!» — Бориска обмяк, с ним началась истерика, изо рта пошла пена.
— Ты нам политику не шей! — слегка опешил вожак, выпуская из рук вялое тело Бориски. — Мы живем-проживаем в третьем мире: Советы, фашисты нас не касаются, мы — люди, воры. — Он все еще придерживал левой рукой ушибленный пах. — И не дави, фраер, на психику. — «Топорик» поднял правую руку, как бы призывая всех посмотреть на фокус-мокус, затем впился крепкими зубами в кожу, прокусил ее до крови, приводя себя в привычное состояние легкого опьянения. Фокус этот однако никого в вагоне не удивил. Вожак уже показал себя мастаком на всякие тюремные штучки — оттягивал мышцу живота и резал по ней бритвой, на спор глотал лампочки, не целиком, конечно, сначала размалывал стекло в пыль, присыпал этим «сахарком» хлеб и преспокойно съедал «бутерброд».