— А шпионы вообще тихони на вид! — не удержался от ехидной реплики. — В больших начальниках, наверное, ходил твой папочка?
Помнил по довоенному Ленинграду: забирали в НКВД, в основном, крупных начальников, носящих нерусские фамилии. Бывало, они, огольцы, за которыми не было достаточного отцовского догляда, тайно собирались по ночам на чердак своего пятиэтажного дома на Невском проспекте, в знаменитом на весь город доме, где располагался фирменный магазин «Фрукты». С чердака огольцы смотрели захватывающее и к тому же бесплатное кино, которое демонстрировало НКВД буквально каждую ночь. Начиная с часу, во двор въезжал черный «воронок» — крытая карета, за ней прикатывала черная «эмка». Из машин выходили люди в гражданской одежде, и вскоре из квартир выволакивали «врагов народа». Он, как и все мальчишки, искренне верил, что именно в их доме № 59 находится штаб диверсантов и террористов, скорее с радостью, чем с сожаленьем провожали «врагов» глазами. Но однажды, темной летней ночью, чекисты буквально выволокли из четырнадцатой квартиры профессора Либова — старикашку лет восьмидесяти, который без посторонней помощи давно не покидал своей квартиры, он даже не имел телефона, и Борису стало не совсем ясно, как же мог профессор вредить любимой стране? Борис про себя чертыхнулся: «Ошибочка вышла. За Либова могу головой поручиться». Бедняга профессор сам идти не мог, «ежовые рукавицы» буквально тащили Либова волоком, ноги старика волочились, бились носками по каменным ступеням. И тогда он впервые засомневался в правоте НКВД, хотя и знал, что сомневаться советским людям не пристало. За всех думал и за всех сомневался великий вождь народов мира. И сейчас, в который раз, Борис попытался ожесточить себя: «Как я могу выбирать, сравнивать несравнимое».
— Отец любил конюшни строить, — Борис пропустил начало ее рассказа, — завистники оговорили его. Эльза попыталась заглянуть в глаза Бориса. — Будто батя в колхозе трудился, а его в шпионы зачислили, какие сведения можно передавать из конюшни?
— Не веришь и не очень хотелось! — Эльза решительно встала, постучала озябшими ногами. Сунула в его ладонь свою ледышку. — Прощай, седой! — Одернула куцее пальтишко, повернулась, но Борис придержал ее руку.
— Хватит исповедоваться! Видишь, сколько картошки набрал, аж девять кругляшей. Пища на большой палец с присыпкой. Айда к нам, в доменный. Согреемся, картошки с хрустящей корочкой напечем. — И глуповато пошутил: «За опоздание тебя не посадят, ссыльных под указ не подводят. Скажешь, обедала, очередь к раздаче была. Ну, как, идешь?»