Тимоти Бейл заплакал. Через минуту он продолжил свой рассказ.
– Ли… простите, Торнтон обнял меня и попросил подумать ещё… обнял и попросил. А я за минуту до этого подумал, что он сумасшедший. Я ещё раз сказал ему про дочь. Тогда он сказал, что довезёт меня до гостиницы. По дороге с ним случилась истерика. Сначала он разрыдался. Потом стал хохотать. Потом ударил меня каким-то предметом по голове. Я очнулся на обочине дороги. Мне помогли какие-то люди… Я не обижаюсь на Торнтона. Он любил меня… как сына…
Долго длилось молчание.
– Простите, – обратился Бейл к Кристин. – Я заметил, что вы поглядывали на картину.
– Да. Признаться, от неё веет чем-то жутковатым. Вы не согласны со мной?
(Лица. Искажённые лица. Искажённые до той степени, когда трудно воспринимать их как человеческие. Скорее, жуткие расплавленные маски. В глазах, едва распознаваемых как человеческие, – боль, ненависть, отчаяние. Люди – во власти силы, которая уничтожает их в эти мгновения. Десятки, сотни людей. И ни признака надежды на спасение. Эта гибель – на фоне прекрасных гор, необычно окрашенного неба. Но вечность не для этих обречённых людей. Над всем этим как бы висит перо. С его острия свисает свежая капля краски. Другой конец пера упирается в вершину горы. Прямо над ней – густая тёмная туча. А выше, над тучей – зеркальное отражение этой горы.)
Бейл усмехнулся. В его глазах блеснула живая искорка.
– Это особая картина. Можно сказать, я спас её. Торнтон часто писал в состоянии исступления. Но в тот раз он был за гранью. Не знаю, как передать это словами. Он словно уходил куда-то, а когда возвращался, торопился писать. Торопился запечатлеть на холсте то, что видел мгновением раньше.
– Почему же на картине перо, а не кисть художника? – в недоумении спросил Дэниел. – Сюда явно напрашивается кисть Торнтона.
– Браво, молодой человек! – взвизгнул Бейл. – Вы попали в яблочко!
Бейл встал.
– Я продолжаю и отвечаю на ваш вопрос. Когда Торнтон наконец вышел из транса и, так сказать, со стороны обозрел свою новую работу, он выкрикнул в изумлении… что бы вы думали? Он выкрикнул: «Где моя кисть?!» и, схватив нож, стал уничтожать картину. Не знаю, удовлетворит ли вас такой ответ Торнтона. Другого, увы, у меня нет… Я бросился к нему и умолял его не портить картину. Он подарил её мне.
Бейл снова сел в кресло.
– Власть слов и слёз, – прочитала вслух табличку под полотном Кристин.
– Торнтон больше никогда не возвращался к этой картине. Название ей дал я. Но оно не моё. Когда он писал её, он всё время что-то выкрикивал, вряд ли даже слыша себя. Эти слова, власть слов и слёз, звучали пронзительнее всех остальных. Они звучали как приговор… Простите, я, кажется, увлёкся. Не хотите чего-нибудь выпить?