А тем временем Радхарани, жадно слушавшая восторженные речи Рукминикумара, думала: «Все, что ты говоришь о недостойной Радхарани, следовало бы сказать о тебе самом. С каких небес, спустя восемь лет, сошел ты на эту землю, чтобы смутить покой Радхарани? Был ли ты доволен тем, что в душе я все эти годы поклонялась тебе? Разве ты не всевидящий? Иначе как мог бы ты узнать, что все эти годы я молилась и ждала тебя, храня в душе великую тайну?»
Так они смотрели друг на друга, впервые встретившись при свете дня! И каждый думал при этом: «Разве можно найти кого-нибудь, похожего на тебя? Разве можно отыскать под сенью этого мира, с его безграничными землями и морями, такого прекрасного человека, с таким живым и в то же время таким спокойным лицом, одновременно радостного и серьезного, гордого и скромного? Я никогда не видел и не знаю, увижу ли еще когда-нибудь такого же знакомого и загадочного, родного и вместе с тем совсем чужого, всегда хранимого в сердце и в то же время явившегося совершенно неожиданно. Да и есть ли вообще на свете другой такой человек?»
Не в силах скрыть слез и неизвестно откуда взявшуюся горестную улыбку, Радхарани с трудом проговорила:
— Вы все время рассказываете об этой нищенке, но так и не изволили сказать, зачем вам понадобилось встретиться со мной?
О, как можно было говорить так! Как можно было сказать «вы не изволили» тому, кого хотелось обнять и ласково назвать: «О господин души моей, о мой желанный!», над кем хотелось подшутить: «Что вам до этой жалкой безобразной Радхарани?»
А вы, мои читатели, остроумные, любящие, красноречивые и умудренные опытом, скажите, разве могла Радхарани произнести такое?
Радхарани и сама сразу же раскаялась в том, что так говорила с незнакомцем, ведь в ее вопросе прозвучал упрек.
Рукминикумар несколько смущенно проговорил:
— Да, я много говорил о Радхарани, но ведь я знал ту Радхарани… я помнил о ней… у меня появилась слабая… небольшая… как светлячок в темную ночь… надежда, что эта Радхарани окажется моей Радхарани.
«Твоя Радхарани», — сквозь слезы тихо проговорила Радхарани и, наклонив голову, чуть улыбнулась. И как можно было не улыбнуться? Но не будьте, читатель, очень строги к моей Радхарани.
Тем временем Рукминикумара тоже терзали сомнения: «Почему она сказала “твоя”? Кто она?» Вслух же он произнес:
— Да, именно моя Радхарани. Я восемь лет не могу забыть ее, хотя видел ее всего один раз, в ту самую ночь.
— Хорошо, пусть ваша, — сказала Радхарани.
— Я бережно хранил в душе эту слабую надежду, и, когда встретился со старшим сыном Камакхи-бабу, я стал расспрашивать его о Радхарани. Он, видимо, не был склонен подробно рассказывать мне о ней и сказал лишь, что это дочь одного их знакомого. Из опасения показаться назойливым, я не стал продолжать очень важный для меня разговор и ограничился лишь тем, что спросил, не знает ли он, почему Радхарани разыскивает Рукминикумара. При этом я добавил, что, может быть, сумею ей помочь. «Почему Радхарани разыскивает Рукминикумара, я не знаю, — ответил он. — Это знал мой отец. Может быть, сестра тоже знает. А поскольку вы сказали, что можете помочь отыскать Рукминикумара, я немедленно выясню все у сестры». С этими словами он поднялся и вышел. Вскоре он вернулся и вручил мне письмо, которое я и передал вам. Он сказал, что сестра ничего не рассказала ему, но просила передать, чтобы с этим письмом я сам поехал в Раджпур и разыскал человека, который содержит приют. Так я очутился здесь. Вот я пришел к вам с этим письмом. Разве я сделал что-нибудь не так?