— Ты зачем кровь сдавала? Болеешь? — поинтересовалась Саша.
— Можно и так сказать, — хитро сощурилась Галина, — беременность — тоже своего рода недомогание…
— Ой! — Саша посмотрела на гостью широко раскрытыми глазами, а затем осторожно поинтересовалась: — Тебя поздравлять или как…
— А вот это скоро выяснится, — задумчиво проговорила Галя, откусывая кусок хлеба белыми зубами, и неожиданно добавила: — В холле между корпусами дискотека началась…
— Что это за жизнь, — неизвестно чему поддакнула Сулима.
Галя повела безупречной бровью:
— Музыка еще ничего. Только народа нет. Захожу, а там никого.
— Совсем никого? — удивилась Саша. — Пустой зал?
— Я имею в виду, никого приличного, — Галя звучно прихлебнула чай, — негры и… вьетнамцы. Да, — спохватилась она, — дискотеку устроили вьетнамцы. Так что их там было много.
— Может, лаосцы? — покачала головой Саша. — Не помню, чтобы музыкой заведовали вьеты.
— Может, и лаосцы, — Галя равнодушно пожала плечом, — кто их разберет?
Сулима покраснела:
— А латиноамериканцы там были?
— Ты что, Сулимка, латиносами интересуешься? — удивленно заморгала Галка.
— Не-ет! — Смуглая йеменка стыдливо побагровела. — Какой там! Нам нельзя! Замуж не возьмут! — Она замахала смуглыми руками с фиолетовыми ногтями, словно отгоняя от себя бесов.
— После латиносов и наши не возьмут, не переживай, — «подбодрила» подругу Галина.
Саша поглядела на их лица, разгоряченные то ли беседой, то ли горячим, нестерпимо сладким чаем, каким обычно поила гостей радушная Сулима. И на этот раз диспозиция выглядела по-новому.
Две подруги приняли свой обычный вид. Галина напоминала крестьянскую девушку, втиснувшую в узкий корсет свои упругие обильные телеса. Сквозь бархатистую тональную пудру, обильно наложенную на лицо, просвечивал неукротимый наливной румянец. Никакие усилия не смогли придать ее южному выговору требуемую тональность, и в нем ликующе переливались спелые, ласкающие слух звуки. Она все еще томно шевелила плечами, слишком могучими для такого жеста. Складывала руки, красивые, но чуть великоватые, в изящный по задумке замочек, но выходило тяжело и напоминало солидный амбарный замок. Она улыбалась во весь рот, позабыв сложить губы в брезгливую гримаску, и как две капли воды походила на лукавую кустодиевскую купчиху. В ее глазах плескался огонь, а в усмешливых уголках губ таилось сладкое обещание.
Напротив нее Сулима. В почти черных глазах арабки таился темный страх, немая готовность пасть под градом камней, пущенных меткой рукой единоверцев. Мусульманская вера строга к женщинам, и Сулима знала это не понаслышке. Старшая сестра, красавица Зульфия, любимица отца, не переступала порога родного дома с тех пор, как стало известно о ее преступной связи с чернокожим марокканцем. Зульфия как будто умерла для семьи, перестала существовать. Было строго запрещено упоминать ее имя, а в душе Сулимы поселился тайный страх. Черный любовник, с глянцевой кожей, жадным красным ртом и… огромным, чудовищно огромным членом. Он приходил в ее сны и стоял в темном углу, призывая ее к себе утробными звериными звуками. Сулима кричала… и просыпалась. Над ней склонялась Саша в ситцевой ночной рубашке и участливо спрашивала: