– Это не настоящий! – дрожащим голосом говорю я.
Витька сглатывает, не способный отвести глаз от полой грудной клетки.
– Думаешь? – говорит он с надеждой. Он отпускает Лерку, тот вытирает рот, кривится, но не торопится встать, чтобы снова взглянуть на череп.
– Он маленький, – говорю я. – Таких не бывает. Он, наверное, – я на секунду задумываюсь, вспоминая слово, – анатомический. Для студентов. Врачей.
Витькино лицо оживляется:
– Чума! Надо пацанов попугать!
Лерка криво улыбается – он уже достаточно испуган.
Возвращаемся мы из подвала тем же путем. Витька тараторит без остановки – в голове у него уже тысяча идей, что можно сделать с «черепушкой»: положить в авоську и ради такого дела не ехать на колбасе, а зайти в трамвай: «Ой, вы билетик не передадите, а то у меня руки заняты…» Или просто – выставить в окно подвала и ждать, пока кто-нибудь увидит… Я уже было открываю рот, чтобы сказать, что на всякий случай можно показать «черепушку» участковому, но не хочу снова говорить о страшилках и думать о скелете в подвале как о настоящем.
И только засыпая, под скороговорку радио Пироговых за стенкой: «…Театр имени Пушкина, спектакль «Они знали Маяковского». В главной роли лауреат Сталинской премии, народный артист СССР Николай Черкасов», я подумал: ведь у меня тоже маленькая голова, меньше, чем у взрослых. А что, если тот скелет в подвале – никакое не анатомическое пособие? Что, если это скелет ребенка?
Маша сидела на огромной бабкиной кухне: сумерки, сгустившись после трех дня, делали мутными распечатанные фото, в изобилии рассыпанные по льняной скатерти с мережкой. Маша, нахмурившись, встала, зажгла бра над столом и услышала, как хлопнула дверь, – это бабка вернулась с ежедневной прогулки, как она выражалась, «по рекам и каналам». Полчаса активной ходьбы вдоль по набережной, неизменная чашка чаю по прибытии. Маша уже пару минут назад поставила чайник на плиту. Любочка, пройдя на кухню, с удовольствием села за стол пить чай с мармеладной долькой, взялась просматривать одну за другой фотографии из «Ленинских искр». Непосредственно коммунальных было только две: одна из кухни – очень живописная и одновременно полная бытовых деталей. Каждая хозяйка в профиль у своей конфорки – халат, крепко запахнутый на груди, бигуди под косынкой. Влажный дымок поднимается от закопченных кастрюль – кто-то варит суп, кто-то мешает деревянной палкой кипятящееся белье, пар восходит к высокому потолку, пересекаясь с косым лучом света из большого окна.
– Пирогова, – проводит пальцем по фотокарточке Любочка. – Эта краля – Аршинина. А вон тут торчит круп кого – Бенидзе?