Репертуар у нас поначалу был тоже еще довоенный, Торгсиновский: джаз и танго, плюс с рижской фабрики – наши Вертинский и Лещенко. Это что касается производственной экипировки. А с сырьем вот что: целлулоидная пленка, отработанные рентгеновские снимки. Похожая на взмахнувшую крылами бабочку грудная клетка, длинные тонкие кости рук, челюсти в профиль и анфас. Мрачноватая коллекция, но в ней был свой стиль. Тут как? В конце каждого года снимки, хранившиеся в медкартах больных, по требованию пожарной безопасности следовало уничтожать, потому как целлулоид горюч, и тушить его очень сложно. Нам – приходившим за «костями» в поликлинику – радовались, как родным: да ради бога, вот архив, вытаскивайте, забирайте, самим меньше работы – не надо во дворе сжигать… Спасибо вам, ребятки! Выходит, с двух сторон – сплошная польза.
Ну а я попал в «писаки» из фарцы: однажды караулил в Зеленогорске у турмалийского баса (финского автобуса) «Matka» (недолгий опыт показал, что лучше их «бомбить» уже на подступах к Ленинграду, когда туристы еще не разобрались, что к чему). Профи в толпе вокруг автобуса смешивались с мальчишками из местных школ. Те меняли «пурукуми» – жвачку на открытки с видами «Авроры». Я же ждал более крупную рыбу – и дождался. Молодой белобрысый парень – как он мне объяснил, сам из этих мест, семья перебралась ближе к Хельсинки после Зимней, финской войны – продемонстрировал, зайдя за угол едальни «Волна», красочные конверты. Имена мне были незнакомы: Санни Берджесс, Билл Хейли и еще один – Элвис Пресли. К тому времени я и двух недель не профарцевал – но занятие мне показалось отвратительным, и это несмотря на явные успехи в английском. А тут вдруг – музыка. Меня будто кто-то невидимый толкнул в плечо.
– Сколько? – спросил я у финна.
С тех первых трех все и началось. С одной пластинки можно было сделать кучу «ребер». Производство мы наладили в Комарове, на одной из академических дач. Придавали целлулоидной пленке круглую форму, шилом осторожно проделывали дыру по центру. Ставили рядом проигрыватель и записывающий аппарат, включали оба. Дальше пластинки прокладывались листами газеты и – «Рентгениздат» отправлялся в свободное плавание, проносился на вечеринки и в подворотни рядом с Коктейль-баром, где и сдавался по рублю-два штука гражданам, жаждавшим иной музыки, чем Клавдия Шульженко. Я и сам не заметил, как увлекся. Нет, не заработком, хотя чувствовать себя стал намного увереннее. А музыкой. Музыка открывала новый мир. Она освобождала и задавала иной ритм всему, что меня окружало. К слову, об изменениях: один мой приятель – познакомились еще на Фестивале молодежи и студентов, Толя, по прозвищу Фокс, – приказал мне «прибарахлиться» перед выходом в фарцу, иначе спалюсь.