— Что, записывал номера винтовок, верно? — с победной улыбкой заявила Мария, а я был настолько уверен в том, что она сама все поймет, что не удивился ее логическому заключению. — А потом впишет эти номера в сфабрикованный документ о собственности!
Как ни странно, наше открытие и то, что мы пришли к одному и тому же выводу, подняло настроение, мы уже готовы были смеяться над незадачливым Цачевым почти с симпатией к нему — еще бы, мы победим его!
— В то лето он появился на следующий день после того, как я открыла тир… Сначала он не стрелял, а только стоял в стороне и смотрел, как стреляют другие. Ты знаешь, как я люблю этих наблюдателей, ну и, наверно, сказала ему что-то подходящее к случаю. А он усмехнулся в свои паршивые усики и сказал, что хотел бы поговорить со мной наедине, на что я ответила, что, если он сейчас же не уберется отсюда, я продырявлю ему задницу из какой-нибудь винтовки. А он совершенно серьезно извинился, дескать, я неправильно поняла его, и повторил, что действительно просит меня «об аудиенции в спокойной обстановке и с глазу на глаз». В общем, я спустила брезент, пошла в фургон, села на свой электрический стул, — (Мария называла так специальный стул, который мы сконструировали для нее, имея в виду ее болезнь), — поставила рядом бельгийку и позвала его…
Мария отхлебнула кофе, затянулась сигаретой и, глядя куда-то в сторону, продолжала:
— В общем, может, я и не согласилась бы на этот разговор, но я как взглянула на него, так и не могла отделаться от мысли — где и когда я видела его? Нет, нет, не в тире, где-то в другом месте… Но как только он вошел и так, знаешь, элегантно сказал «добрый день!», хотя мы только что виделись, мне вдруг показалось, что я увидела старшую Робеву с ее изысканными манерами, и тогда я сразу вспомнила, где я видела это лицо: в комнате моей хозяйки висел портрет ее последнего мужа, который привел с собой к ней старшего сына от прежнего брака. Сходство было абсолютное, как две капли воды — я смотрела на этого типа, и мне казалось, что я вижу портрет. Потом я еще вспомнила рассказы Робевой о том, что она выгнала мальчишку в первый же месяц, потому что он таскал из дома ценные вещи и продавал их. Устроили его в какой-то колледж, а он взял да и наврал отцу, что занялся торговлей, украл у него все сбережения и подался куда-то в Грецию. Старик поболел-поболел с год и отдал концы, а Робева, наверно, любила его, потому и держала у себя в спальне его портрет.
Я уже почти воочию видел, как идет суд над Цачевым за фальсификацию документа и попытку вымогательства, видел, как он получает строгое наказание, — в общем, у меня больше не было даже необходимости ненавидеть его. Злость у меня вызывали только те преступники, чью вину я доказать не мог и поэтому им удавалось избежать заслуженного наказания.