— Анн-Мари Пажине, из Шартра, — представилась она, глядя на него с робким обожанием засидевшейся в девах провинциалки. — Еще раз простите меня, мэтр, за мою назой…
Взмахом длинной руки с удлиненной кистью он прервал ее — дескать, не стоит — и провел в небольшую, уютно обставленную гостиную-библиотеку, где усадил в глубокое кресло, сам же устроился в другом, низком и широком.
На нем были туфли из оливковой замши, брюки из бежевого вельвета, оливковая рубашка с распахнутым воротом и шейный платок из бежевого шелка.
— Итак, мадемуазель Пажине, вы читаете мои книги?
— Ах! — воскликнула Франсуаза, — ваше житие святого Адольфа! А святого Александра! Я читаю обычно на сон грядущий. Так вот, над вашими книгами я бодрствовала до двух часов ночи: начав очередную, я уже не могла от нее оторваться, не дочитав до конца…
— Это высшая похвала, — важно молвил Сиберг, — какую только может услышать автор.
Он вытянул свои длинные ноги, чтобы комфортнее насладиться продолжением беседы. Носки у него были оливковые.
— Ах, — продолжала Франсуаза, — это половодье цитат! Эта скрупулезность в деталях! И это чувство интриги! Взять хотя бы главу, где Александр намеревается отлучить от церкви Ария во время заседания синода, или же ту, где он пытается созвать Никейский собор! С замиранием сердца гадаешь, удастся ему это или нет! А когда ему это удается — сумеет ли он разгромить арианство. До последнего момента напряжение не спадает, а потом вдруг бац — и неожиданная развязка! Просто чудо!..
По пути Франсуаза приобрела два произведения Сиберга в специализированной книжной лавке на бульваре Даниэль-Ропса и пробежала по диагонали несколько глав. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться, что уровень написанного значительно уступает любому телевизионному сериалу. Но в данных обстоятельствах Франсуаза сочла целесообразным сначала окурить этого жизнеописателя святых фимиамом лести.
Каковой принимался благожелательно, с запрокинутой назад головой, с полузакрытыми глазами, с поглаживанием длинным пальцем одной стороны длинного носа.
— Ах, — щебетала Франсуаза, — а ваш стиль! Такой строгий, без излишеств, так привольно текущая речь…
— Видите ли, милое дитя, — возвестил Сиберг, — подобное впечатление легкости достигается тяжким трудом…
— Вот-вот, — жадно подхватила Франсуаза, — расскажите о вашем писательском труде.
Он пустился в объяснения, не заставляя себя упрашивать: каждый параграф он записывает красной шариковой ручкой и по мере готовности перепечатывает на машинке к: зеленой красящей лентой. Когда он пишет, ему необходимо сосать мятные пастилки — ими он запасается всякий раз перед тем, как засесть за новую книгу, и перед началом рабочего дня заполняет фаянсовую плошечку, которая стоит на его письменном столе — достаточно протянуть руку. Если его гостья желает, он готов ей ее показать.