3. Никто не хочет уезжать с этого острова. Ни люди, ни животные… Каждая клетка материала проникнута этим пафосом: никто не хочет уезжать. Даже коровы.
4. Получается, что прогресс — это монстр, который все ненавидят, это ад, а ваши пожёгщики — его черти.
5. Сцена собрания на лесопилке. Почему под дождём? Почему фронтовая атмосфера? Почему так мрачно? Неужели нельзя было найти более светлого помещения — клуб или сельсовет, например? Что за апостол (Воронцов) в китайском плаще?
6. Мальчик. Что за вселенский укор в его глазах? Почему он всех судит? Почему, наконец, бросает картошкой в Павла? Что за нестеровский отрок?
7. Зачем этот дикий старик?
8. В материале есть религиозный оттенок.
— В чём он?
— В язычестве. Дарья в лесу. Танцы. Купание. Особенно купание.
— То, что вы называете язычеством, — это древняя связь этих людей с природой. У них свои, вековые, прочные отношения с ней.
— Где вы это видели? Этого нет давно. Все одной ногой живут в городе, от него питаются, в него бегут.
9. И наконец, в материале есть, ощущается четвёртое измерение…
— Что это?
— Трудно это сформулировать, назвать словами, но оно есть.
(Подсказывают: религиозность, язычество?)
— Нет, я не об этом. Но оно есть.
Рассказал тебе, Валя, всё это коротко, телеграфно, огрубляя, возможно, и ситуацию, и критику. Но по существу, суть примерно такова.
Что же дальше? Вопрос о второй серии будет решён автоматически после того, как решится вопрос о продолжении фильма. Для этого „мы все должны подумать“. Я должен написать некую объёмистую и убеждающую справку, после чего „мы вновь соберёмся и решим вопрос окончательно“.
Уверяю тебя, что ситуация для них не менее сложна сейчас, чем для нас… События могут развиваться в любую сторону, и мне будет всю жизнь жаль, если мне недостанет дипломатического таланта, которым так обладала Лариса, и большое святое дело будет загублено.
К тебе, как я понял, существует двойственное отношение: опасливая, органическая неприязнь, с одной стороны, и искреннее уважение, пиетет, с другой. Может так быть, что до твоего участия в этих коллизиях дело и не дойдёт, но вдруг… Поэтому я тебе и позвонил, так как момент, очевидно, решающий…»
Трудно сказать, пришлось ли Распутину отстаивать фильм. Во всяком случае, когда картина вышла в прокат и начала широко демонстрироваться в стране, Валентин Григорьевич отправил Климову телеграмму, которая в полной мере передавала его радость соратника: «Ура мы ломим гнутся шведы поздравляю Элем обнимаю Валентин Распутин».