И вот сей свободный авантюрист, не дававший себя поймать и перепрыгивавший с одной золотой ветки на другую, чуть было сам ни угодил в силок, силок любовный, когда однажды вечером повстречал в одном из театров Перу бразильскую танцовщицу Аниту. Ее миндалевидные глаза закрывались не так, как у других женщин, но как у пумы, у леопарда или тигрицы, веки которых опускаются медленно и лениво. Казалось, они почти сходятся у носа, что делало их узкими, а лившийся из них сладострастный взгляд был взглядом женщины, не желающей видеть того, что происходит с ее телом. Благодаря всему этому она выглядела так, словно переживала самый разгар любовной сцены, что и воспламенило Барона, стоило ему ее увидеть.
Когда он поднялся к ней в гримуборную, чтобы выразить свое почтение, Анита одевалась, окруженная морем цветов. И к радости поклонников, сидевших вокруг, занималась тем, что подкрашивала помадой срамные губки, не позволяя при этом молодым людям делать ни единого движения в свою сторону.
Когда Барон вошел, она подняла голову и улыбнулась ему. Одна ее ножка покоилась на маленьком столике, подол искусно сшитого бразильского платья был поднят, а сама она продолжала унизанными всевозможными украшениями руками подкрашивать срамные губки, смеясь над тем возбуждением, которое обнаруживали окружавшие ее мужчины.
Ее срамные губки напоминали парниковый щеток огромных размеров, больше всех, виденных Бароном прежде, а волосы вокруг были пышными, кудрявыми и сверкали чернотой. И эти вот срамные губки она подкрашивала, как будто то был ротик, с большой заботливостью, так что они стали напоминать две кроваво-красные камелии, которые заставили приоткрыться, так что можно было увидеть закрытый бутон, похожий на бледный, тонкокожий пестик цветка.
Барону не удалось уговорить ее пойти поужинать с ним после представления. Первый выход Аниты был лишь прологом к тому номеру, который сделал ее знаменитой во всей Южной Америке и заполнял глубокие, сумрачные ложи театра, портьеры на которых были полузадернуты аристократами со всего света. На это выступление женщины не приглашались.
Она снова надела то же платье с шелестящей юбкой, в котором пела бразильские песни, но без шали. Оно было без бретелек, так что полные груди, которые этот узкий наряд сжимал и приподнимал, выглядели почти совсем неприкрытыми.
В подобном облачении она двигалась от ложи к ложе, в то время как представление на сцене продолжалось: когда тот или иной мужчина просил ее, она опускалась перед ним на колени, расстегивала ему брюки, брала унизанной украшениями рукой пенис и облизывала его с совершенной легкостью перышка и изобретательностью, на которую способны лишь немногие женщины, до тех пор пока у мужчины не наступал оргазм. Руки ее были так же деятельны, как и рот.