Этим молодым людям нравилось ходить в гости к Матильде. Она переделала свою лавку в будуар, заставленный шезлонгами, завешенный плетеным кружевом и шелковыми портьерами и утопающий в подушках. Один перуанский дворянин по имени Мартинец учил ее курить опиум и приводил с собой приятелей. Иногда они проводили дня два-три, теряя связь с внешним миром и семьями. Занавески не раздвигались, и атмосфера была сумрачной и усыпляющей. Они делили Матильду между собой. Опиум дарил им скорее жажду наслаждения, нежели просто возбуждение. Они могли часами ласкать ее ноги. Один гладил ей груди, в то время как другой нежно целовал ее податливую шейку, потому что опиум делал их особенно чувственными. От одного поцелуя могло затрепетать все ее тело.
Матильда лежала на полу обнаженная. Все движения были замедленными. Трое-четверо молодых людей полулежали на подушках. Один ленивыми движениями трогал пальцем ее срамные губки, раздвигая их и оставался лежать без признаков жизни. Рука другого двигалась в том же направлении, но довольствовалась тем, что ласкала кожу рядом с губками и трогала второе отверстие.
Один из них вставлял ей в рот член, который она неспешно лизала, ощущая, как каждое движение подкрепляется действием наркотика.
Потом они часами лежали в покое и грезах.
Им снова виделись эротические сны. Мартинец видел труп женщины без головы, с грудями балийки[18], с животом африканки и ягодицами негритянки. Все это сливалось в образ двигающегося тела, тела, сделанного го эластичного материала. Упругие груди набухали под его ртом, его рука тянулась к ним, пока на него не надвигались другие части тела и не простирались над ним. Ноги раздвигались нечеловеческим образом, словно были отрезанными, потом возникала промежность, которая отворялась, как тюльпан, когда берешь его в руку и заставляешь открываться.
Срамные губки тоже шевелились, они двигались, как резиновые, словно ими управляли невидимые любопытные руки, пытавшиеся разорвать плоть, чтобы добраться до внутренностей. Потом к нему поворачивалась задница. Она начинала терять форму, как будто ее раздирали пополам. Все движения стремились открыть тело совершенно, пока оно не порвется. Мартинец пришел в ярость, потому что тела касались чужие руки. Он привстал и поискал груди Матильды, чтобы проверить, не трогает ли их чья-нибудь рука, или кто-то их лижет, или гладит ее живот, как будто то была часть картины, увиденной им в опиумном сне. Наконец, он повалился на ее тело и теперь смог целовать Матильду между раздвинутых ног.
Когда Матильда ласкала мужчин, возбуждение ее было столь сильным, а их прикосновения к ней — столь совершенными, столь непрерывными, что она редко переживала оргазм. Как правило, она осознавала это лишь после ухода гостей и тогда пробуждалась от своих опиумных снов с прежним волнением в теле.