— Нет, ну что вы! — воскликнула Стахова, — только с японцами развязались, а теперь немцы? Убереги, Вседержитель, Россию-матушку.
— Вздор! Пусть пруссаки только сунутся! Мы им покажем кузькину мать! Знаете анекдот? — податной инспектор повернулся к присяжному поверенному. — Когда русский достал третью бутылку водки, немец притворился мёртвым.
Ардашев выдавил вежливую улыбку.
— А кстати, Сергей, совсем забыл, — встрепенулся Пантелеймон Алексеевич, вынул из пиджака конверт и протянул Толстякову, — тебе письмецо просили передать.
— От кого?
— Да бес его знает! Только вышли на перрон в Новороссийске и передо мной какой-то господин появился. Он вырос передо мной неожиданно, точно гриб.
— Как ты сказал? — дрожащим голосом спросил хозяин дома.
— В Новороссийске, говорю, какой-то господин…
— Нет, я про беса…
— Что про беса? — удивился Стахов.
— Ты сказал «бес его знает».
— Ну да. А что? Слушай, да на тебе лица нет. Тебе нездоровится?
— Нет-нет, всё хорошо.
— А как он выглядел? — вмешался Клим Пантелеевич.
— Не знаю. У него котелок был надвинут на лицо так, что как следует и не рассмотреть…
— А рост?
— Как вы или чуть ниже.
— Ладно, — Толстяков поднялся, показал Ардашеву глазами на выход и ушёл. Присяжный поверенный тут же проследовал за ним.
Уже в кабинете Сергей Николаевич сказал:
— Адрес набран на печатной машинке, чтобы, как я понимаю, почерк не смогли определить.
— Вы правы.
Костяной нож с серебряной ручкой легко вспорол брюхо конверта и лёг рядом с письменным прибором с гусиными перьями. Внутри оказалось всего два листа. Дрожащими руками хозяин дома развернул бумагу и, упав в кресло, принялся читать. Лоб его покрылся испариной, а кончики пышных усов стали пугливо подрагивать. Закончив, он передал письмо Ардашеву.
— «Глава вторая. «Alea jacta est!»[6] , — почему-то вслух произнёс адвокат и погрузился в чтение.
«Однажды летом в доме известного издателя Сергея Николаевича Плотникова случился переполох — приехали гости, шурин с женой. Проснулись все, включая кота Мурзика и русскую гончую Клюкву.
Нельзя сказать, что Плотников гостей не любил — отнюдь, но с братом жены отношения у него не складывались. И причиной тому была банальная зависть младшего по возрасту родственника. Ну не мог смириться господин Птахов с тем, что всю свою сознательную жизнь он вынужден был являться на службу, тогда как Плотников был сам себе хозяин. Мало того, что владел самой прибыльной в империи газетой, так ещё и имение в Рязанской губернии приносило ему баснословный доход! А в трёх верстах от Сочи удачливый коммерсант выкупил пятьдесят десятин земли с садами, домом и парком. Шутка ли! Не всякий английский лорд имел то, чем распоряжался известный издатель. А вилла, больше похожая на дворец и названная в честь жены? Но и это чепуха по сравнению с фантастической встречей с Венценосцем, который сам зашёл к газетчику … попить чайку. Не чудо ли? Император беседовал с шурином, как равный с равным. И что в итоге? Разве замолвил родственник Государю об усердном титулярном советнике, протиравшем поношенный сюртук за казённым столом? Разве попытался сделать протекцию? И не надо говорить, что, мол, постеснялся. Нет, просто не захотел. Но и потом, после малюсенькой — со спичечный коробок — газетной заметки о чаепитии с монархом, многоуважаемый Плотников мог бы запросто позвонить любому министру и в два счёта решить судьбу податного инспектора, но он так этого и не сделал. А почему? Да потому что ему втайне нравилось чувствовать свою важность в сравнении с неудачником шурином. «Вот и пусть копается в своих циркулярах и отчётах с маргиналиями»,