Русские ворвались в деревню.
Первым делом, яростно сверкая глазами и уронив с головы папаху, бедовый казак тыльной стороной пики перевернул кипящий котёл и с восторгом наблюдал за пляской в кипятке босых японцев.
— Не всё вам крем–брюле жрать, — безжалостно начал работать пикой.
Отпустив древко застрявшей в груди японца пики, сдёрнул со спины винтовку, и тут же японская пуля выбила её из рук, сделав негодной к стрельбе.
С другой стороны деревни Глеб услышал пальбу.
«Наши во фронтальную атаку пошли», — отмахнулся шашкой от нацеленного в грудь штыка.
Подбежавший казак, рассыпав льняной чуб, ударил врага прикладом подобранной на земле японской винтовки, размозжив голову.
— Пуля дура. Глаз нет, может мимо пролететь, — ударил штыком выбежавшего из фанзы и передёргивающего затвор солдата.
Японцы, растерянные от неожиданной атаки, стреляли из–за домов вяло и не метко. Но постепенно начинали приходить в себя и вели огонь более уверенно и прицельно.
Рядом с Глебом падали казаки.
— Передали — подмога пришла, — выбежал из фанзы Ковзик, размахивая уже не шашкой, а наганом. — Ща мы их, — выстрелил и исчез в дыму.
Подобрав винтовку с примкнутым штыком, Глеб, с лёгким выдохом, погрузил его в мягкую человеческую плоть.
Охнув, молодой японец тяжело осел на землю, выронив винтовку и держась за живот.
И тут из соседней фанзы, оскалив зубы, выбежали четверо разъярённых врагов. Пожилой японец, глянув на корчившегося на земле парня, что–то закричал, бросившись на Рубанова, но зашатался от выстрела бедового казака и выронил оружие. Умирая, он сделал несколько шагов к молодому японцу и упал рядом с ним, пытаясь обнять обмякшее уже тело.
«Отец и сын, что ли?» — на секунду расслабился Рубанов, пропустив молниеносный удар штыка в грудь.
Ранивший его японец оскалился, но тут же глаз его разорвался от пули, выпущенной казаком. Не целясь, другой японец выстрелил в бедового казака. А затем ещё и ещё раз…
— Не пролетела–а, — падая на землю, услышал шёпот казака Глеб.
«Как я могу слышать шёпот?.. — поразился он. — Я даже стрельбы не слышу… А слышу плеск волн Ляохе… А может, бой затих? — синие глаза его глядели в небо. — Какое синее–синее небо, — теряя сознание, подумал он. — А может, я в палатке из китайского шёлка?.. Синий–синий китайский шёлк…»
Он не видел, как японцы отступали. Не видел, как плача, склонилась над ним Натали. А если бы увидел, то всё равно не поверил. И не чувствовал, как потерянный Ковзик, не пришедший ещё в этот мир из горячки боя, укладывает его в повозку с красным крестом.
Ничего не видел и не чувствовал целую неделю, очнувшись уже на кровати в белесо–серой холщёвой палатке.