– С удовольствием. Вечером я все равно не умею как следует думать.
– Вот и наши коктейли, – сказал полковник. – Помни, когда пьешь, нельзя говорить «ну, поехали»!
– Я уже помню. Я теперь никогда не говорю «ну, поехали», или «раздавим по маленькой», или «пей до дна».
– Надо просто поднять бокалы и, если хочешь, можно чокнуться.
– Да, хочу, – сказала она.
Мартини было холодное, как лед, настоящее «Монтгомери», и, чокнувшись, они почувствовали, как веселый жар согревает им грудь.
– А что ты без меня делала? – спросил полковник.
– Ничего. Я все жду, когда мне надо будет ехать в школу.
– В какую теперь?
– А бог ее знает. Куда-нибудь, где я выучусь по-английски.
– Будь добра, поверни голову и подыми подбородок.
– Ты надо мной смеешься?
– Нет. Не смеюсь.
Она повернула голову и вскинула подбородок без тени кокетства, без малейшего тщеславия. И полковник почувствовал, как сердце у него в груди перевернулось, словно спавший в норе зверь перевалился с боку на бок, приятно напугав спавшего с ним рядом другого зверя.
– Ах ты, – сказал он, – ты ни разу не пыталась попасть в царицы небесные?
– Что ты, разве можно так богохульничать!
– Наверно, нельзя, и я снимаю свое предложение.
– Ричард… – начала она. – Нет, не скажу.
– Скажи!
– Не хочу.
Полковник подумал: «Сейчас же скажи, я приказываю!» И она сказала:
– Не смей никогда на меня так смотреть!
– Прости! Я нечаянно. Вспомнил свое ремесло.
– А если бы мы были с тобой – как это говорят? – замужем, ты бы и дома занимался своим ремеслом?
– Нет! Клянусь, что нет. Дома – нет. Душой, во всяком случае.
– Ни с кем?
– С людьми твоего пола – нет.
– Мне не нравится, как ты это говоришь: «твоего пола». Это опять оттуда, из твоего ремесла.
– Плевал я на мое ремесло. Хочешь, я выброшу его в Большой канал?
– Видишь, – сказала она, – ты опять берешься за своё ремесло.
– Ладно, – сказал он. – Я тебя люблю и могу распроститься с моим ремеслом вежливо.
– Дай я подержу твою руку, – попросила она. – Ну вот. Теперь можешь опять положить ее на стол.
– Спасибо, – сказал полковник.
– Не смейся. Мне надо было ее потрогать, потому что всю неделю, каждую ночь или почти что каждую ночь она мне снилась. Сон был такой странный, мне снилось, что это рука нашего Спасителя.
– Нехорошо! Такие вещи не должны сниться.
– Конечно. Но чем я виновата, что мне это снилось?
– А ты чего-нибудь не нанюхалась, а?
– Не понимаю, и, пожалуйста, не смейся, когда я говорю правду. Мне это на самом деле снилось.
– А как вела себя рука?
– Никак. Ну, это, может, и не совсем правда. Но почти все время это была просто рука.