Арташов, ошеломленный услышанным, поймал ее за руку, усадил рядом с собой, прижал с силой, будто хотел смять, — как тогда, в Руслом.
— Ну, ну, довольно. Теперь всё позади. Мы снова вместе.
— Вместе, — уныло согласилась она. Решилась. — Женя! Ты не понимаешь: я дважды меченая.
— Тоже мне — меченая! — фыркнул Арташов. — Пигалица-переводчица. А гонору — как у врага народа.
Фраза вырвалась случайно. Но ее хватило, чтоб Арташов сбился с бодряческого тона, а Маша понимающе закивала. Оба знали, что именно такая формулировка и прозвучит, если дойдет до разбирательства.
— А кому вообще какое дело?! — Арташов зашагал по комнате. — Нечего об этой комендатуре и заикаться. Попала из-за матери в оккупацию, угнали в Германию. И здесь советский воин-освободитель находит свою недозамученную невесту. Точка. Нормальная биография. Без вопросов!
Он слегка смешался:
— Жалко, конечно, что в этом доме оказалась.
Она поняла:
— Женька! Да меня спасло, что я сюда попала. Я тебе вообще скажу — это святые люди!
— Может, и святые, — не стал спорить Арташов. — Но не наши святые. Я не для того тебя нашел, чтоб тут же потерять. Для начала надо будет сделать так, чтоб твое имя не упоминалось рядом ни с баронессой, ни с Горевым. Тогда никто и копаться не станет. Сейчас таких репатриантов по Германии тысячи тысяч. Он увидел, как Машин ротик сложился в знакомую упрямую складку.
— Я не уйду от них, — объявила Маша. — Пока девочек не передадим, не уйду. Ты не понимаешь, — меня здесь приютили, выходили. Можно сказать, укрыли от войны. И бросить, когда у них никого не осталось, — это как предать. Так что, Женечка, давай каждый сам по себе. Не было Маши и не надо. Я ведь понимаю, у тебя биография. — Она прошлась пальчиками по орденам.
Арташов понял — спорить бесполезно. Она пойдет до конца.
— Что ж, быть посему, — решился он. — Детей сдаем, куда положено, после чего женимся. Бог не выдаст, свинья не съест. Пусть кто-нибудь попробует тронуть жену орденоносца-победителя!
Лицо капитана озарила беспечная большеротая улыбка, которая часто вспоминалась ей во сне и которую уж не чаяла увидеть наяву. Он так хорош был в своей мальчишеской отчаянности, что Маша едва преодолела искушение кинуться ему на шею. И кинулась бы, если б не понимала, что станет для него тем булыжником, что утянет его за собой на дно вместе со всеми великолепными регалиями.
— А ты всё такой же — безмерный, — она насмешливо сморщила носик. — Как это ты с таким норовом выжил?
— Да причем тут? Глупость какая. Я ж люблю тебя!
— А я? — задумчиво произнесла Маша. Артюшов обомлел.