Ах! как приятно, но как иногда и горестно быть супругом и отцом!
При всем том благодать божия не оставила меня, и - я не возроптал. "Бог мне дал тебя, о дочь любезная, бог и взял; да будет благословенно имя его!" - так говорил я, сжимая очи Мариины, и луч горней ограды разогрел оледеневшее сердце мое.
Уже хладная могила была ископана; уже вокруг гроба Марии почтенные священнослужители возносили мольбы к милосердному отцу всего сущего, испрашивая новопочившей вечного мира в горних селениях, уже вопли и стоны собравшегося народа наполняли воздух, как вдруг услышали мы на дворе редкий стук быстро въезжающей кареты. Подобно вихрю, выскочил из нее молодой человек и в несколько мгновений очутился уже в погребальной храмине. Узнаю Аскалона, колена мои колеблются, и я принужденным нахожусь прислониться к стене. "Что это значит, - спросил граф тотчас, - кого погребаете?" - "В сем гробе Мария, дочь Хрисанфова", - сказал один из крестьян. Граф помертвел, задрожал и пал на руки его окружавших. "Праведное небо! - сказал я, стараясь оправиться. - Неужели еще и это зло было необходимо!"
Когда я объявил о имени молодого незнакомца, то все пришли в смятение и ужас. Мы совершенно не знали, что делать. По приказанию моему, графа уложили в постелю, где и оставили на попечение двух прибывших с ним опытных служителей; я же с своей стороны приложил старание, чтобы как можно скорее предать земле тело дочери. Зная с юных лет нрав Аскалона, я не без причины опасался, что, получив употребление чувств, он захочет видеть труп своей любезной, предастся новому терзанию и тем может навсегда расстроиться.
Не прошло и часа, как уже наша Мария покоилась в мерзлой могиле; в конце сада, у возглавия оной, я поставил деревянный крест. Несколько мрачных сосен и елей окружали сей последний одр покоя. Вы чувствуете, в каком состоянии была душа моя, когда косвенными шагами шел я от могилы к своему жилищу.
Граф приведен был уже в чувство и пожелал меня видеть. Бледно было лицо его, взоры с дикостью вокруг обращались. Беспорядок души виден был из каждого движения. По данному знаку служители при нем бывшие удалились, и мы остались одни. Он молчал, я также; наконец, с судорожным движением, устремя глаза в пол, спросил несчастный: "Итак, Хрисанф, - итак, Марии нет более!" - "Почему же нет? Она теперь блаженствует". - "Ах, не верю! Я знаю сердце Марии лучше отца ее и матери! И в недрах рая без Аскалона едва ли вкусит она истинное блаженство! Пойдем к ней; я хочу еще однажды взглянуть на предмет моей любви, и тогда делайте с нею, что хотите". - "Любезный господин! - сказал я, также опустив к земле взоры, - уже тяжелая глыба земли лежит на груди Марииной и будет гнести ее дотоле, пока глас трубный не пронесется из конца в конец вселенной: восстаньте!"