Мне сделалось так холодно и страшно, что голова сама собой втянулась в плечи.
— Оксанка, я рад был бы погулять на твоей свадьбе, — с чувством произнёс шеф. — И дочери твоей пожелал бы обрести любящего отца. Но Сашка никогда таковым не станет — уж ты мне поверь! Я его знаю, как облупленного. И мыслишки его поганые читаю бегло. Он боится ответственности, зависимости. Никогда не позаботится всерьёз о чужом ребёнке. Ещё вопрос, как у него всё сложится со своим, родным. Сколько он баб угробил — не сосчитать. Причём некоторых — в самом прямом смысле…
Андрей смотрел на Сашу, как на мерзкое насекомое. Тот сверкнул левым глазом, но промолчал. Он полностью зависел от шефа, и потому вынужден был сдерживаться.
— Я никого не угробил, Андрей! Это ложь! — Саша чуть не плакал.
— Разумеется, ты не убивал их своими руками. Ты делал так, что они умирали сами. Ты соблазнял их, а потом бросал. Кроме того, провоцировал конфликты в семьях. И не изображай оскорблённую невинность, а то при Оксане перечислю всех поимённо. И, в любом случае, Инесса не должна ходить рогатой. Я сказал! Да, кстати, что ты решил насчёт Геты Рониной? Вот там бы и показал себя во всей красе…
— Я отказываюсь! — сразу же ответил Саша. Возможно, моё присутствие помогало ему быть твёрдым. — Девушка ни в чём не виновата. Разбирайся с её отцом сам.
Значит, фамилия того полковника — Ронин. Раз Озирский сам упомянул при мне о Генриетте, можно спросить, кто она такая, не подводя Сашу.
— Андрей, ты можешь обойтись без этих издевательств? Хочешь унизить эту девушку, эту семью. Убить полковника даже не столько физически, сколько морально. Но это же подлость, это произвол, наконец. Дочь не отвечает за проступки отца. И неизвестно ещё, в чём эти проступки заключаются. Опомнись! Ты наслушался чьих-то рассказов, ничего не проверил. Ведь год прошёл, понимаешь? Даже следы побоев нельзя засвидетельствовать! Показания насчёт пыток в отделениях милиции могут быть ложными…
Саша говорил горячо, запинаясь. Он помогал себе руками и часто сглатывал. Озирский сидел неподвижно, слушал внимательно.
— А Генриетта будет просто уничтожена! Ей станет противно жить, и солнце видеть не захочется. В чём её-то вина? Что она могла сделать в те дни? И я должен заниматься такой гадостью?…
— Ты такой гадостью всю жизнь занимаешься, — прервал его Андрей. — И хоть бы раз сделал это с пользой.
— Она тебя не знает, между прочим! — скрипнул зубами Саша. — Если тебе надо, делай всё сам.
Он поднялся и хотел выйти из комнаты. Озирский догнал его и развернул лицом к себе.