Шокальский. Он постоянно твердил, помните, что не чувствует пространства. Я все пытаюсь уцепиться за это. Тот… осьминог… хотел с ним поздороваться. Может быть, они протянули друг другу руки?.. Это было бы логично. Теперь — осколки. Странный характер оплавленности, тут уже говорили. Ну, поверхностный слой — это ясно, часть осколков при взрыве получили направленность к Земле, на большой скорости вошли в атмосферу, это понятно. Но под этим слоем… Вам не кажется, что анализ бессмыслен? Создается впечатление, будто этот второй слой, а по времени, очевидно, первый, оплавился не в кислородной атмосфере Земли, а в аммиачной…
Реплика с места. Похоже, но ведь это нелепица!
Шокальский. Думаю, они пожали друг другу руки. И это дорого обошлось Кочину.
Председатель. Что вы хотите этим сказать?
Шокальский. Я хочу сказать, что они пожали яруг другу руки. То есть не в переносном смысле, а в самом прямом. Я понимаю всю нелепость такого допущения, но что поделаешь: взрыв спутника в аммиачной атмосфере чужой планеты — еще большая нелепость. Ему всегда казалось, что во время сеансов пространство исчезает…
Реплика. Идея «нуль-пространства»?! Да это же абсурд!
Реплика. В свое время теорию относительности тоже называли абсурдом.
Реплика. А генетику?! А кибернетику?!
Шокальский. Я выразился недостаточно ясно, я понимаю. Но сама идея такова… слишком уж безумна. Однако я не вижу другого…
Председатель. Товарищи, здесь женщина с мальчиком. Говорит, очень важные сведения, просит немедленно принять. Да вот и она. Пожалуйста, входите!
Локтев. Екатерина Петровна!
Шокальский. Катя! Костик!
Кочина. Товарищи, вот мальчик уверяет, будто видел отца… Не знаю, верить, не верить…
Председатель. Садитесь, пожалуйста, товарищ Кочина.
Кочина. Спасибо. Пусть он скажет. Я уж измучилась с ним. Он и так-то нервный, а тут еще уверил себя, что видел…
Костя. Я не уверил. Я на самом деле.
Председатель. Сколько тебе лет, Костя?
Костя. Скоро уже одиннадцать.
Председатель. Расскажи, пожалуйста, что же ты видел.
Костя. Я играл дома, один… регулировал настройку робота. И вдруг вижу — папа. В колпаке каком-то. Он говорит: «Дышать нечем» — а сам уже задыхается. Потом протянул куда-то руку… Я все точно видел, вот как вас вижу. Потом ему стало совсем жарко, уж совсем… И он подумал: «Что же — такой бездарный конец!?» И вдруг из последних сил как крикнет: «Костя, Костя, сынок! Скажи им, что для мысли не существует…» И тут все кончилось. Больше я ничего не видел.
Шокальский. Костенька, а осьминога ты не видел?
Костя. Осьминога не видел. Никого больше не видел.