– Однако, – сказал он и потупился, размышляя, а затем кивнул, будто только сейчас убедился в справедливости своего решения, – я сознаю, что люди, которым приходится проводить долгое время вдали от дома, страдать от жаркого солнца, да еще и сталкиваться с развращающими утехами таких мест, как Отэити, совершают порой поступки странные и необычные. И считаю, что в таких случаях смертный приговор следует смягчать.
Подсудимые вмиг успокоились, и, клянусь, ноги Миллуорда подкосились снова, теперь уже от облегчения, однако он быстро справился с ними. Команда прокричала неистовое «ура», а я поймал себя на том, что улыбаюсь от уха до уха. Одного только мистера Кристиана этот спектакль, казалось, нисколько не тронул.
– Мистер Моррисон, – сказал капитан, – каждый из этих людей получит за свой проступок по две дюжины ударов плетью. А через неделю, когда заживут их раны, – еще по две дюжины. После возвращения в Англию они предстанут перед военным судом. Однако они останутся жить. Все, вопрос исчерпан. Привяжите их к мачтам, сэр.
Офицеры подвели каждого из троих к своей мачте, привязали, сорвали с них рубашки, и наказание началось. И хотя оно было самым серьезным из всех, при каких мы присутствовали до сей поры, на палубе царило облегчение – ведь попорченной оказывалась только кожа, а все три шеи остались невредимыми.
– Поблагодарят ли они меня за это, Тернстайл? – спросил капитан в тот вечер у меня, прибиравшегося в его каюте. Он оторвался от письма и встретился взглядом со мной, должен сказать, слегка удивленным его вопросом.
– Прошу прощения, сэр? – сказал я.
– Я спросил, будут ли они благодарны мне? – повторил он. – Оценят ли мою мягкость?
– Конечно, сэр, – сказал я. – Они высоко оценят ее. Вы же капитан и имели полное право лишить их жизни, но не лишили. Каждый матрос сочтет вас за это хорошим человеком, и теперь все они будут верны вам беспредельно.
Капитан улыбнулся, кивнул.
– Наивный ты паренек, верно, Тернстайл? – сказал он. – Неужели остров ничему тебя не научил?
Что ответить на это, я не знал, а размышления о пережитом мной на острове никакого утешения мне не сулили, поэтому я промолчал, собрал вещи, которые следовало унести из каюты, и пошел заниматься своими делами, гадая о смысле его слов.
Уяснить его мне предстояло еще до окончания той недели.