— Трусишь? — спрашивали его братья.
— Нет, — отвечал он.
— А чего хвостом водишь?
— Да это чтобы видели все, что я живой.
Так было, пока он ползуном был, но и когда подрос, не изменился. Стоило, бывало, кому-нибудь глянуть на него построже, а уж он начинал изгибаться, поскуливать, хвостом вилять.
— Трусишь? — спрашивали его, бывало, соседские собаки. — Нет, — отвечал он.
— А чего же ты перед каждым прохожим гнешься и хвостом виляешь?
— Да это чтобы видели все, что молодой я и у меня все в движении.
И когда старость его пригорбила, все таким лее остался. Бывало, кого ни увидит, тому и кланяется, виляет хвостом обтрепанным.
— Трусишь? — спрашивали его седые, уважаемые на селе псы.
— Нет, — отвечал он.
' — А чего ж хвостом повиливаешь?
— Да чтобы видели все, что хоть и стар я, а гибок: вон как хвост гнется.
И трунили над ним щенки-шалуны при встрече:
— Дедушка Виляй, хвостом повиляй, — ив открытую смеялись.
И он не обижался на них, говорил:
— Какие вы шутники, ребятишки, шутите над стариком. А я вот хоть и стар, а извивист, все во мне живет.
Давно уж он помер, а его все еще помнят на селе у нас. Правда, настоящее имя давно забыли, а вот что он Виляем был — помнят. Извивистый был пес, запомнился.
Рождались на земле лошади, рождались коровы. Родился однажды и Верблюд. Поднялся на ноги, новел плечами. Чувствует — что-то есть у него на спине. Оглядывается — горб.
Это еще зачем? — говорит.
Попробовал стряхнуть его — не стряхивается, торчит к небу лохматой шишкой. Ну торчит, и' шут с ним, Верблюду успокоиться бы на этом. Что поделаешь, если таким родился?
Но сказал самому себе Верблюд:
Если я с изъяном, значит, и другие не лучше. Только мой изъян сразу всем в глаза бросается, а у других его выглядеть надо.
И стал Верблюд изъяны у всех выискивать. Услышал — хвалят Соловья птицы, сказал:
А поглядите, Соловей-то — серый.
Зато песня у него какая, — напомнили птицы.
Ну, знаете, песня песней, — сказал Верблюд, — а серость серостью.
И пошел по лесу, голову высоко задрал, как будто хорошее дело сделал. Идет, слышит — зайцы под кустом о Мед-- веде разговор ведут. Хвалят его.
Остановился, сказал:
А вы заметили: Медведь-то — косолапый.
. — Зато он добрый, — напомнили зайцы, — никого зря не обидит.
Ну, знаете, доброта добротой, а косолапость косолапостью, — сказал Верблюд и пошел дальше, а голову еще выше задрал, как будто еще одно доброе дело сделал.
Идет, слышит — говорят деревья о Месяце, хвалят его— ясный какой. Остановился, сказал:
А вы знаете, оказывается, Месяц не своим светом светит.
И все-таки он ясный, — напомнили деревья.