– А убийцу наказали?
– А убивец мой на каторгу пошел. Но разве мне от этого легче? Муторно и погано. А тут вишь ли, оказывается, я к тому же – прелюбодей… Эвона, как! А что? Я – молодой, до женского полу, конечно, охоч. Не монах же. Когда хозяин зачитывал мой приговор, так веришь, я только там о некоторых бабенках и припомнил.
– Да, Макар, влипли мы с тобой. Я тоже многое бы отдал сейчас, чтобы живым оказаться. Не стал бы уж так грешить без оглядки. Вот ты говоришь, что дом у меня красивый… А зачем он мне нужен, ежели в нем тишина замогильная и костям зябко, даже когда огонь в камине горит?
– Твое благородие, давай не будем тоску гнать. Тоска – она тетка злая, в гости идет без приглашения. А уж куды припрется, то поселится – хрен выгонишь!
Тоска серая на сердце залегла,
Скука смертная скудала, извела.
Добру молодцу ни охнуть, ни вздохнуть –
Окаянную не скинуть, не спугнуть.
Пропел Макар протяжным и монотонным голосом отрывок из какой-то скорбной и безысходной песенки. Владимир невольно поежился.
– Эх, где наша не пропадала? – вскинулся купчишка. – Авось и заживем не хуже. А? Слушай, у тебя есть что-нибудь пожрать? Я как попал сюда, ем только в гостях, а дома мне с утреца кладут на стол кружку воды и две корочки хлебные. Арестантов на каторге лучше кормят. Мой убивец сейчас, поди, кашу лопает…
– Макарушка, ну брось. Кашу мы с тобой и сами как-нибудь смастерим. У меня получалось.
– Да ну? Попробуй, Владимир Иванович, а то брюхо уже подвело.
Владимир сосредоточился и попросил… именно кашу. Раздался знакомый грохот, и на стол прилетели две большие деревянные тарелки, полные рассыпчатой гречневой кашей, в которой плавились кусочки сливочного масла, в два раза больше, чем давали до сих пор. От каши шел душистый гречневый пар. Рядом с тарелками оказались две кружки горячего чая.
– Володя, это же – настоящее богатство! Живем! – довольный Макар присел к столу.
Через пять минут от каши и чая не осталось и следа.
– Знаешь, что мне эти дни покоя не давало? – спросил, повеселевший Макар.
– Что?
– Этого самого Горохова никак забыть не мог, которого мы ночью с тобой видали. Помнишь, он хладные трупы закапывал.
– Помню, я у Виктора попробовал разузнать: одни ли любодеи на его участке проживают? Он уверил, что так.
– Так он тебе и сказал правду… Откуда же тот ирод столько мертвых баб понабрал?
– Ты знаешь, у меня справа живет сосед немец Генрих Францевич Кюхлер, бывший врач и прозектор, а по совместительству, как выяснилось, некрофил…
– Это, как это… «фил»?
– Некрофил… Ну, это – отклонение душевного свойства. Это… как тебе сказать…