– Все, не стой здесь. Пошли, Иваныч, в трапезную. Не горюй, она уж через пять минут обо всем забудет. Проверено не раз. Они же показушницы, вероломные плутовки и прохиндейки брехливые. Им поплакать, что до ветру сходить.
– Правда, Володя, пошли, – добавил Макар. – Уж больно ты чувствителен. Сразу видно – белая кость, голубая кровь.
– Да ладно вам, друзья, меня уговаривать. Я ли при жизни не был бессердечным растлителем? Был, да еще каким. Просто, черт его знает – сюда попал, стал по-другому как-то на баб смотреть. Жальче их стало, что ли…
– А ну это – токмо начало. Архонт еще и плакать тебя не раз заставит. А опосля все пройдет, как рукой снимет. Это твоя душа уж «маету» познавать начала. Оно и должно ей… по времени.
Друзья покинули «фантомную лабораторию», щелкнул замок, с легким скрипом затворилась красная дубовая дверь. Троица оказалась в длинном белокаменном коридоре. Владимир и Макар шли вслед за хозяином, петляя в лабиринтах узких и широких переходов, то поднимаясь, то спускаясь по ступеням, пока снова не попали в просторную трапезную.
На широком столе, застеленном белой льняной скатертью, уже стоял горячий медный самовар. Вокруг него хитро и живописно расположились вполне современные чашки с алыми китайскими жар-птицами, блюдца с вареньем, туесок с липовым медом, тарелки со сдобными булками и сахарными кренделями.
– Смотри-ка, Петрович, у тебя не только ладьи, кубки, да корчаги имеются. У тебя и модная посуда. Я такой же вот сервиз видал у генерала Дубоносова в доме, еще при жизни, – подивился Владимир.
– Ну, а вы как думали, что же я, хуже других? Я за модой слежу и балую себя иногда «светскими штучками». И Виноградовский фарфор у меня тоже имеется, и хрусталь горный, да и одежи модной хватает. У меня не только кафтаны, да рубахи, а и фраки бархатные в сундуках припасены и галштуки шелковы, не плоше вашего, – ухмыльнулся Федор Петрович в пшеничные усы, прихлебывая с блюдца душистый чай. – У меня за три века-то много добра нажито.
– Барин, к вам пришли, – раздался с порога голос Акулины.
– Кого это чОрт несет? – недовольно пробурчал Горохов, поднимаясь с широкой лавки.
– Там, этот… – Акулина сделала странный жест, махнув ладонью по коленке, и моргнула испуганным серым глазом. – Малой, слуга и кастелян[145] главного… Овидий, кажись.
– А проси, проси! Чего встала, дура нерасторопная? – обеспокоился Горохов.
Через пару минут в горницу важно прошествовал Овидий, ковыляя короткими, толстыми ногами. На его голове красовалась все та же красная феска. Он поклонился хозяину едва заметным кивком головы и подошел к столу.