– Кажется, нам сюда, – шепотом проговорил Макар, остановившись возле третьей двери.
Дверь распахнулась сама собой – друзья вошли в знакомую лекторскую аудиторию. Возле кафедры, в кресле с высокой резной спинкой восседал Виктор. Он сидел вальяжно, одна нога была закинута на другую, отчего фалды длинной профессорской мантии падали на пол, обнажая темные узкие брюки и остроносые штиблеты. Скучающий взгляд холодных глаз скользил по входным дверям. В нижнем ученическом ряду, положив руки на парту, и чуточку подобострастно глядя на патрона, словно гимназист первого класса сидел Травин Родион Николаевич.
– Опять долго идете, господа, – раздался гулкий голос Виктора. – Садитесь на место. Две минуты промедления, и вы бы опоздали, получив за это должное наказание. Итак, время вышло, приступаем к уроку.
Макар и Владимир сели повыше Травина, рядом друг с другом, плотно прижавшись суконными плечами.
– Смотри, а тамбовской проститутки-то и нет, – громким шепотом поведал Булкин.
– Может, опаздывает? – пожал плечами Владимир.
– Кто ее знает, а может ее того, уже в расход пустили, или в пекло отослали?
– Тихо, ты в своем уме? – также шепотом отмахнулся Махнев. – С чего бы в пекло-то сразу?
– А с того, что она – баба… Значит, с нее двойной спрос. Что можно мужику, того нельзя бабе.
– И где ты такое вычитал? В каком Судебнике?
– Это не в Судебнике, это по совести положено…
– Друзья мои, я вижу, что за время, проведенное меж занятиями, вы сильно подружились? Так, господин Булкин?
– Так! – физиономия Макара расплылась в довольной улыбке.
– Мне сия новость приятна, ибо попутно каждый из вас проходит множество уроков: в данной ситуации господин Махнев пренебрег сословными, интеллектуальными нормами и, презрев собственную гордыню, подружился с человеком, которому при жизни не подал бы и руки…
– Почему вы так решили, Виктор? – спросил Владимир и густо покраснел.
– Мой друг, я знаю больше, чем все вы, вместе взятые и вдоль и поперек седьмая седьмых ваших родословных колен. Владимир Иванович, я предугадывал при жизни не только ваши слова и поступки, но даже случайные мысли. При жизни вы так болезненно относились хоть к капле амикошонства[147]… И меня, как учителя, не может не радовать тот факт, насколько это «место» сдуло с вас первый слой гордыни, словно пудру со щек в ветреную погоду. Не скрою, я обожаю этот грех – «гордыню», это один из любимых мною, грехов. Я ласкаю и пестую людей, склонных к нему. Я нашептываю грешникам в уши, что они лучше других, что они выше других, умнее, изысканнее, породистей, красивее, талантливей и прочее. «Гордыня» – сильный яд. Это – коренной грех, утверждающий другие грехи, придающий им форму и смысл. Ибо слишком «гордынистый» человек никогда не попадет в чертоги рая. Увы, но на этапе учебы я не имею права лелеять этот грех, а вынужден вас вначале проучить за него. Таковы правила!