– Эта кобыла опять спать не давала, расковыряла себе всё лицо и жопу. Видеть её не могу! Вот даже Чипсик (собачка) заснул сейчас и лапкой закрылся от этой дуры.
Услышав про собачку, Ольга сказала Лере:
– Всё, Нинка тронулась, – вместо «тронулась» она употребила другое, более крепкое выражение.
Лера и сама готова была «тронуться» от топчанной жизни, «гуляний» по проспекту Мира и безумных диалогов. Да и просто находиться рядом с Ниной становилось невозможно – она тоже была на грани безумия. Лера уже боялась ей и слово сказать.
По счастью, Нине кто-то из энских нашёл работу с зарплатой намного выше нынешней. Нина поступила хитро. Сыну Клары она не сказала, что уходит на другую работу. Она якобы уезжает на время домой и потом вернётся… И Нина вызвала из Энска свою знакомую. И появилась Шура.
К ней Лера, можно сказать, сама напросилась. Нина из непонятного чувства – скорее всего, вредности – не хотела Лере помочь и рекомендовать её Шуре, которую Лера не знала. Лера сама позвонила по номеру и та ответила:
– Да, конечно, приходите, пожалуйста.
Вторую Катю узнала в ней Лера, только более тонкую, образованную. По редкой самобытности, русской бабьей сердечности они были почти близнецами. Как же хорошо с ней стало Лере! Старушка у Шуры стала не «кобылой», а «киской» и «зайкой». Закончились Лерины прогулки по проспекту Мира – Шура переговорила с сыном Клары, и он разрешил приходить на выходные Шуриной «родственнице»:
– Да ради бога, пусть приходит, если это вас не будет затруднять.
В облике Шуры ключевым определением было «мягкий». Голос, выражение лица, глаз, характер – всё в ней было мягким и очень женственным. Синеглазая и темноволосая, она, наверное, была очень хороша в молодости. Только это не принесло ей счастья. Жизнь сломалась в тот момент, когда разошлась с любящим, но нелюбимым мужем, встретив мужчину по имени Аполлон, на десять лет старше себя. Естественно, он был любимцем женщин и сердцеедом, хотя и имел малый рост.
– Я в корень пошёл, – хвастал Аполлон.
Должности он всегда занимал хорошие и деньги имел соответственные, только Шуре они не доставались. Тридцать три года они, как пушкинские старики, прожили вместе и также к старости оказались у разбитого корыта – полностью разбились их отношения.
В молодости страстная Шурина любовь прощала Аполлону измены, прикладывание к рюмке и стакану, и даже рукоприкладство. И то, что содержала семью исключительно сама. Но сейчас, на склоне лет, он ей стал противен. Да ещё винила его в том, что сын её, выросший в атмосфере пьянства отчима, сам стал пьяницей. Шурин отъезд в Москву был бегством от них – мужа и сына пьяниц.