— Сейчас надо выпить шесть, — велела она, вытряхнув шесть таблеток в мою потную ладонь, и проследила, чтобы я хорошенько запила их водой. — И еще шесть ровно через двенадцать часов. Поставь будильник на четыре утра. — Она потрясла бумажным пакетом у меня перед носом. — Пользоваться презервативами легко и весело! Смотри, некоторые даже светятся в темноте!
Я взяла у нее пакет с пригоршней веселеньких, насмешливо шуршащих презервативов.
Когда я вышла в приемную, Лиама там не оказалось. Я решила, что он меня бросил, и бумажный пакетик в моей руке пропотел насквозь.
— Со мной приходил один человек, — обратилась я к администратору за стеклом. — Вы не видели, куда он делся?
— Кажется, вышел на улицу, — ответила она. За ее спиной мелькнула знакомая фигура врача. Ее белокурые волосы обвивали шею, будто мохнатая лапа.
Лиам сидел на бордюре у входа в клинику.
— Куда ты запропастился? — вскрикнула я визгливым маминым тоном.
— Я не мог больше высидеть там ни минуты. Они бы решили, что я голубой! — Он поднялся и отряхнул штаны. — Тебе дали таблетки?
Как жаль, что в ту минуту не прогремел взрыв — финальный драматический аккорд, который навсегда связал бы меня с Лиамом. Он бы увлек меня на землю, прикрывая своим телом от разлетевшихся кругом смертоносных осколков. Ни криков, ни визга — выживание вытеснило все прочие мысли и эмоции. В Брэдли я пойму одну неочевидную вещь: только находясь в безопасности, можешь кричать от страха.
— Я как будто на юге Франции, — сказала мама, подняв бокал.
— Это просекко, — не удержалась я.
— Ну и что? — Мама отняла бокал от губ, оставив на нем след розовой помады, яркой до неприличия.
— Просекко — итальянское вино.
— А по мне, так похоже на шампанское!
Люк рассмеялся, и к нему присоединились его родители. Он всегда так поступал, спасая нас с мамой от нас самих.
— Когда вокруг такой пейзаж, действительно можно решить, что ты на юге Франции, а не в Америке, — поддержала маму Кимберли, организатор нашей свадьбы. Мама упрямо называла ее «Ким», и Кимберли каждый раз ее поправляла. Она обвела вокруг раскрытой ладонью, и мы, следуя глазами за ее рукой, окинули взглядом задний двор Харрисонов, как будто ни разу в жизни его не видели. Ярко-зеленый газон резко обрывался на линии горизонта, сливаясь с океаном. Казалось, можно беспрепятственно протанцевать с травы прямо на воду, хотя их разделял десятиметровый обрыв, под которым расстилался пляж. К горько-соленому языку Атлантического океана вели ровно двадцать три выщербленные ступени, вкопанные в землю. Я отваживалась заходить в прохладную воду ровно по колено, пребывая в уверенности, что океан кишит белыми акулами. Люк подымал меня на смех. Он заплывал далеко, с каждым выверенным взмахом рук удаляясь от берега. Его голова покачивалась на волнах, как белокожее яблоко, когда он, выставив из воды веснушчатую руку, окликал меня. Подавив ужас, я все-таки махала в ответ, иначе он заплывал бы еще дальше, выкажи я свой страх. Если бы акула-убийца вдруг затянула его под воду, я не смогла бы броситься за ним в волны, туда, где на воде расползается кроваво-красное пятно. Не только из-за опасений за свою жизнь, но и из-за страха увидеть его искромсанную плоть, откушенную по колено ногу, окровавленные клочья мышц и колышущиеся под водой обрывки вен, почувствовать тошнотворно-сладкий смрад распотрошенного тела. Спустя четырнадцать лет меня до сих пор преследует этот запах, как будто в носовых проходах остались несколько молекул и они время от времени тревожат обонятельные рецепторы.