Поглядев на часы, я поняла, что отец вернется через полчаса, и прошла в его комнату. После нескольких минут лихорадочных поисков я наконец обнаружила дешевый револьвер, о котором он говорил мне утром, унесла оружие к себе и тщательно спрятала.
Рыться в чужих вещах нехорошо, но меня оправдывало то, что мой уравновешенный, сдержанный, умный отец оказался кладезем сюрпризов, и я не хотела, чтобы из-за моего невмешательства случилось нечто, о чем мне впоследствии пришлось бы пожалеть.
Когда отец пришел, я встретила его улыбкой, но, должно быть, он прочел что-то в выражении моего лица, потому что слегка нахмурился.
– Что случилось, к тебе опять приходили какие-нибудь призраки?
– Если бы! – не удержалась я.
– А что такое? Твой роман разгромил Максим Горький?
– Почему именно он? – удивилась я.
– Ну, не знаю… Какую газету ни откроешь – всюду этот пройдоха, рядящийся под человека из народа. Или очередные склоки в Думе, – добавил отец язвительно. – Такое впечатление, что туда согнали одних ослов, чтобы они продемонстрировали всей империи, какие они ослы…
Я рассмеялась.
– Ты не подумай, я вовсе не ретроград, – продолжал отец, – я не против свобод. И разгонять нагайками безоружных людей в центре столицы – да и вообще где угодно – это отвратительно. Для меня только загадка, почему свобод всегда добиваются одни, пользуются ими другие, а выигрывают в конце концов третьи, затоптав и первых, и вторых… и почему в такие периоды на поверхность обязательно всплывает всякая накипь… и эпоха получается как прорубь, в которой всплывает… ну, ты поняла что. – И без перехода, будничным тоном он спросил: – Что, она хочет развода?
Я окаменела.
– Ну… да, – выдавила я из себя. – А откуда…
– Ну, я же не идиот. По крайней мере, – сквозь зубы добавил отец, – я на это надеюсь. Давно было понятно, куда дует ветер… Ладно. Пойдем лучше ужинать. Карл сегодня спрашивал о тебе, я сказал, что ты отдыхаешь после возвращения.
– Я зайду завтра на почту, – сказала я. – Но больше ничего не обещаю.
На следующий день, сделав все намеченные домашние дела, я села на трамвай и доехала до почтового отделения, в котором работал мой отец, а теперь и Карл Гофман. Телеграфист разговаривал с каким-то представительным господином в щегольских желтых ботинках, и, скользнув по ним взглядом, я подумала, что его слуге придется попотеть, чтобы оттереть их от могучей либавской грязи.
– Здравствуйте, Карл Людвигович, – сказала я, улыбаясь.
Он почти не изменился: такой же худой, большеротый и остролицый, разве что намечающиеся морщиночки у глаз стали немного глубже.