— Ах, как у вас чудесно! Я и не представляла, что такое возможно. Искусство, которое не продается! Я это принимаю всем сердцем. Ведь нельзя купить этот дивный склон, останки церкви, вот эту реку и все ваши скульптуры. Вы знаете, я ездила в позапрошлом году в Италию и видела там дивные строения! Старинные базилики в Риме, Колизей, триумфальная арка Септимия Севера… Их тоже нельзя продать. Они стоят там вечно.
— Наши скульптуры не будут стоять вечно, — ворчливо сказал Флор. — Зимой они пойдут на подстилки скоту.
Симдоров-Сикорский постарался загладить откровенную насмешку Флора и принялся объяснять саму суть их акции. Праздник, можно сказать — вернисаж, назначен на двадцать восьмое августа, то есть в день Анны Пророчицы, а также Анны Скирдницы и Саввы Скирдника. Как известно в эту пору идет вывоз снопов, и хлеб складывается в кладовые.
День этот выбран очень точно, потому что уже двадцать девятого августа подпирает Иоанн Предтеча или Иоанн Постный, который окончательно закрывает лето и как бы открывает осень, подводя итоги летней страде, о чем и говорит пословица «Иван Постный пришел, лето красное увел».
Марья Ивановна слушала вполуха. Она смотрела на уходящий вниз склон. Река блестела, трепетала, играла, как панцирь огромной рыбины. Солнце слепило глаза, и нельзя было угадать, кто именно мчится вниз по склону. Бежит, не разбирая дороги…
Вот в сторону полетело ведро, он поднял руки. И тут эта стремительно удаляющаяся фигура со вскинутыми, словно в экстазе руками, а может быть в приветствии кому-то невидимому, оживила в памяти совсем другую картину, и словно занавес раздвинулся, чтоб показать ей сцену из давно прожитого.
Солнечный день на юге. Жарко. И кажется, что далекое море — теплое. Но это обман. В начале мая здесь никто не купается. Можно было зайти в соседний санаторий и за малую плату спуститься вниз на фуникулере. На худой конец в том же санатории, что раскинулся на берегу дикой долины, вернее оврага, можно было идти на пляж по хорошим асфальтированным, затененным растительностью дорожкам. Но Улдису втемяшилось в голову бежать к морю именно по дну дикого заросшего цветущим дроком и маками оврага. И он рванул по откосу вниз. Потом вот также взмахнул руками и, не оборачиваясь, крикнул:
— Ну что же ты? Догоняй…
Что ей оставалось? Она тоже побежала вниз.
И так все бежала, бежала, пока не заметила с грустью, что время давно уже выцвело, продырявилось, моль его сгрызла, и не заштопать его и не перелицевать.