Это жутко, до невозможности жутко, но нет сил отвернуться. Меня словно заколдовали. В тишине слышен лишь свист хлыста, прерывающийся от слез голос отсчитывает удары, на алебастровой коже вспухают розовые отметины…
…Обжигающая боль от плети и злой голос отца: «Терпи, потаскуха!»
Дурнота рассеивает злые чары. Она находит внезапно и так сильна, что меня чуть не выворачивает прямо здесь. Не будь так страшно, я бы не сдержалась. Отворачиваюсь к стене, дышу медленно, глубоко, пытаясь удержать выпитое вино и легкий ужин, а из-за портьеры все так слышен свист хлыста и дрожащий женский голос, отсчитывающий удары…
Что-то горячее капает мне на руку. И снова, с другой стороны. Почему я плачу?
Безмолвно всхлипываю, сдерживая рыдания. Рядом, за шторой, в голос всхлипывает Иса:
— Двадцать.
— Хватит, — он тянет ее за волосы, принуждая подняться. Отбрасывает хлыст, целует и медленно расшнуровывает лиф платья.
— Можно я…
— Нельзя, — он подсаживает ее на подоконник напротив. Я мысленно вздрагиваю. Он сек не до крови, но все равно должно быть больно. Я помню, каково оно — сидеть сразу после порки…
Ничего, ничегошеньки не понимаю, потому что княгиня по доброй воле целует руку, которая только что наказывала ее, а потом обнимает и ласкает своего мучителя, пока он стягивает лиф ее платья и задирает юбки.
— Да сними ты уже эти проклятые панталоны!
Белая кружевная тряпочка соскальзывает вниз. Снова отворачиваюсь. Не хочу этого видеть! Не хочу ничего знать об этой мерзости!
…Запах браги и пота, хриплое дыхание и боль…
Иса стонет, сперва тихо, потом все громче, в голос. Затыкаю уши, но от ее стонов и всхлипов не избавиться, они вонзаются в мозг раскаленной иглой.
Хочу сбежать, исчезнуть…
Жалобный женский вскрик, чуть позже тяжелый выдох мужчины.
Тихое:
— Отпусти меня. Сюда могут войти.
Его голос звучит почти нежно:
— Ты же любишь рисковать. Наслаждайся.
Пауза. Шорохи. Шелест одежды.
— Не надевай.
— Это уже слишком, милый.
— Да ладно, кто узнает?
Смех.
Стук двери, и я остаюсь одна в комнате, чтобы выплакать свой ужас, отвращение и разочарование.
Intermedius
Фергус
Чад с кухни мешался с запахом дешевого эля, чеснока и человеческого пота. Выкрики, ругань и грубый хохот, гомон человеческих голосов. Такой привычный и даже родной для завсегдатаев «Старой клячи» гвалт.
Заведение папаши Бриггера — лучший трактир на сэнтшимской дороге — славилось демократичностью. Сюда захаживали вилланы из соседских деревенек, останавливались заезжие купцы, а иной раз и джентри.[25] Сюда же из ближайшего — всего-то в получасе конного пути — Эсмура заглядывали виртуозы отмычки и кинжала. Здесь равно привечали любителей почесать язык и кулаки…