— Того не ведаю, — признал Богит. — Ведаю лишь одно: вся сила твоя здесь, князь Туров, на земле рода.
— Где моя сила, то мне самому и вестимо, — сказал отец. — Ведомо и то, что две силы на двух сторонах света будут сильнее одной, вставшей между ними. Мое слово крепко, как зубы против ореха. Сын!
Свет солнца дробился на гранях и узорах серебряной и золотой утвари, стоял большими, лучистыми звездами в слезах последыша. Он вздрогнул, и все звезды разлетелись стрелами.
— Ты уже знаешь, сын. Скажи, как говорят ромеи «здравствуй», — велел князь-отец.
Немножко обрадовавшись своей малой мудрости, последыш вздохнул, утер глаза свободной рукой и сказал:
— «Хайрете»… а еще «сальве».
Ромей засмеялся:
— Хорошо, хорошо. Он уже знает главные слова, чтобы не пропасть. Каган Хорог, твой сын говорит очень хорошо.
Рука ромея потянулась к последышу и почти достала его плечо — большая и гладкая рука, совсем не похожая на отцовскую руку. На пальцах чужой руки сидели и приглядывались к последышу два перстня — два выпуклых глаза, зеленый и багрово-черный.
Последыш испугался, что чужая рука, увидев его свои разноцветными глазами, сразу заберет его насовсем. Он не стерпел, и слезы брызнули вновь. Зато чужая рука сразу убралась. Тогда он вытер рукавом глаза и стал готовиться к тому, что отец возьмется-таки за плетку.
— Вот тебе подарок, сын кагана, — услышал он добрый голос ромея и, подняв голову, обомлел.
Рука ромея держала перед ним необыкновенный кувшинчик, белый и гладкий, с розовым ртом.
— Нравится? — улыбнулся ромей. — Бери скорей. Такой дорогой раковины ни у кого нет. Будет только у тебя одного. Там внутри шумит… понтос… шумит вода. Послушай сам.
— Бери, сын, — сказал князь-воевода, на удивление последыша совсем не сердясь и даже улыбаясь так же добро, как улыбался ромей. — Славный дар. Там, в ирии, в Царьграде, у тебя будет много таких диковин… всяких, и глиняных, и золотых.
Кувшинчик был такого чудесно белого цвета, какого последыш никогда еще не видел. Такой кувшинчик очень хотелось прижимать к щеке, нюхать и гладить со всех сторон.
Последыш подумал, что в ромейском ирии много всяких чудес, которые никогда не увидят ни Уврат, ни Коломир, а он увидит. Тогда он быстро съел кренделек, слизал крошки и патоку с липких пальцев и потянулся к раковине.
Розовый рот кувшинчика манил своей темной пустотою. Княжич заглянул внутрь, и тьма отступила и скрылась за округлым поворотом стенки, словно обещая какое-то новое чудо, припрятанное-припасенное в глубине. Княжич сунул туда руку. Рука съехала по гладкой стенке вглубь, но кончики пальцев почувствовали там еще больше непостижимой и совсем нестрашной пустоты. А теперь все это вместе — и красивая белая гладь снаружи, и таинственная пустота внутри — принадлежали ему, княжичу, и никому больше.