И он заснул, еще стоя на ногах. Он заснул, как только посмотрел на свой берег. Там, на самом краю обрыва был отец. Князь-воевода дождался, пока его сына вновь примут на корабль. До княжича дотянулось ржание отцова коня, сладко пахшее, как и новое имя, кузнями Большого Дыма. А сам отец, сменив гнев на милость, улыбнулся своему сыну молнией, сверкнувшей над лесом…
Обойдя земли полянских родов, река с каждым днем становилась все сильнее, и все дальше она раздвигала от себя берега. Теперь княжич верил, что река течет прямо в небо и сделается самим небом, как только выйдет из берегов совсем. Все больше становилось работы веслам, все гуще потели гребцы. Река помогала кораблю, тянула его за собой, но, видно, сама тяжесть корабля тянула его в обратную сторону, к северским землям.
Становилось все теплее. Ромеи увозили княжича от осени к минувшему лету, у них все было наоборот. Корабль приближался к Солнцу, ведь ромеи жили гораздо ближе к нему, чем северцы.
Леса тяжелели вместе с кораблем, отставали по берегам, наконец отступили и потерялись совсем, оставив берега ровными и пустыми до самого окоема. Только по краям берегов, цепляясь за текучую воду, еще тянулись вереницы ветел.
Иногда по сторонам появлялись прямые деревья, похожие на мечи или наконечники копий, а больше — на имя, которое дал отец своему последышу.
Все сильнее пахло вокруг так, как пах отец, возвращаясь с Поля. Княжич радовался тому, что, раз до этих земель добирался отец, то и ему, сыну князя-воеводы, совсем не надо бояться, хотя теперь он уже очень далеко от дома, а завтра будет еще дальше.
Заботливый Агатон тоже радовался, глядя на смелого княжича. Каждый вечер он незаметно отрезал от Луны душистые ломти и протягивал княжичу.
Мякоть Луны оказалась очень сладкой, и княжич стал понимать, почему ущербная Луна каждую ночь обходит корабль все дальше стороной.
На рассвете каждого нового дня все сильнее золотились на берегах травы. По золотым травам носились чужие всадники. Иногда с берегов доносился ровный, от земли до самых небес, грохот, поднимались вдали то серые, то сиреневые тучи пыли, и под ними растекались по простору во все видимые стороны неисчислимые табуны.
Всадники бывали разные — и ликом, и числом, и вооружением. У одних лошади были лохматые, как собаки, у других — в черно-белую масть да и мычали, как коровы. Одни клекотали пронзительно и коротко, как хищные птицы, другие издавали свист мокрой плети.
Агатон показывал на низкорослых наездников и их жеребцов, подобных длинноногим откормленным крысам. Кожа всадников местами оставалась голой, местами поросла густой моховой шерстью. Они были чернявы. Разъезжая по берегу, они мотали головами и размахивали, как бичом, своими волосами, заплетенными в острую косу, без труда срубая кусты. Всадники были вооружены широкими короткими мечами. Такими мечами они дрались, на них спали, когда спускались с седел, и на них же хоронили своих покойников, засовывая их под землю, как хлеба в печь. Чужаки легко доплевывали до корабля набранными в рот сгустками овечьей крови, что доставляло им большое удовольствие.