Богит же, тем временем, как ни старался приоткрыть хоть на пядь золотую дверь, так и не смог.
Когда слобожанин очнулся, то сразу заметил, как сверкает в чаще его ножик. Он поскакал к тому дереву по-воробьиному, а потом, расправившись с путами, двинулся по следу радимичей уже по-волчьи.
Труднее всех оказалось в тот день найти свою новую дорогу Уврату. Он заснул посреди Поля, уйдя наконец от угорской погони вместе с двумя другими бродниками, которых надул ему в судьбу степной ветер, — одним полянином, а другим и вовсе волохом.
Украли они втроем дочь одного князя-кагана в надежде продать ее хазарам, которые ценили угорских девушек больше, чем угорских коней. Три дня и три ночи угры гнали след бродников и каган увидел, что не может нагнать тех, кто прячет свои тени в седельных сумках, а потому тени не волочятся следом по земле и не мешают скакать. Он смирился с потерей и выпустил бродникам вдогон заговоренную стрелу. Конец такой стрелы угры приклеивали пчелиной слюной к тетиве. Стрела в один миг вытягивалась от лука до цели и, только попав в нее, оставляла тетиву. Цель могла быть как угодно далека — главное, чтобы стрела раньше хоть один раз до выстрела прикасалась к ней острием. Каган не хотел отдавать хазарам свою третью дочь, как рабыню. И вот бродник Уврат, вышедший от северцев Туровых, вдруг с изумлением заметил, что несет положенную через седло мертвую полонянку, а у нее из уха торчит угорская стрела. Он не знал, что этот стрелой старшая сестра полонянки когда-то выковыривала у младшей из уха засунутую туда по баловству вишневую косточку.
Бродники тоже смирились с потерей и бросили мертвую. Каган успел подобрать свою дочь раньше, чем на нее опустился с неба первый ворон-стервятник, успев, однако уронить ей на чрево тяжелое черное перо.
Закончив свой бесплодный торг с погоней, бродники прилегли в тени скифского кургана перевести дух.
И вот Уврат очнулся и разом вскочил. Ему показалось, что во сне его схватили за руки и за ноги какие-то чужаки и стали растаскивать в разные стороны. Оказалось, что в самом деле от того самого места, где он лег, а теперь стоял, ветры подули сразу на четыре стороны света, и потому Уврату сначала во сне, а потом и наяву стало трудно дышать.
Такое с ним повелось с самого детства. Он не успел на свет раньше Коломира. Отец больше любил первенца и однажды разрешил Коломиру взять в руки свой меч, а Уврата подпустил к своему мечу только следующей весной. Потом пришел последыш, который оставил на дороге мертвой их мать. Отец не любил последыша и никогда не давал ему своего меча, но никогда и не бил его и трогал его так, как трогают осиное гнездо или еще не остывшую подкову. Зато последыша любили мамки и никогда не давали его в обиду. Однажды, когда они все отвернулись кто куда, Уврат не долго думая дал младшему здорового пинка, и тот отлетел, как тюфяк, набитый сеном. Последыш никогда не жаловался мамкам, но сначала от обиды и боли краснел или бледнел, а потом всегда мстил. И тут он, не успев мертвецки побледнеть, живо достал из-за пазухи дохлую осу и кинул ее в Уврата — да так метко, что она впилась своим жалом тому в веко и повисла.