Снова пронесся по горнице вихрь — в один миг женщины Лучинова рода увели за двери до поры лишних дочерей князя, а выбранную женихом уложили на постель.
Затрещало над головами, посыпались сверху щепки — и сразу стало во всем Лучиновом кремнике светлее. Оказалось, радимичи разобрали кровлю над княжьей горницей. Покрывало и брачная рубашка невесты стали белее снега, и лицо девушки еще больше посмуглело, напомнив Стимару издали заветную полынью на покрытой льдом реке.
Княжич поднял взгляд еще выше и с удивлением сощурился в синие небеса.
— Мы, Лучиновы, всякое дело зачинаем при Солнце, — гордо пояснил князь. — Оттого — и прозвание нашему роду.
— А вдруг птица пролетит и уронит? — отпустил лукавое слово княжич.
— А стрелы на что? — легко поймал князь то слово, как ленивую осеннюю муху. — Ни одна птица не пролетит над кремником, кроме голубицы, которая — на счастье. Мое слово крепко, княжич.
Теперь только ногам княжича еще оставалось помедлить, напоследок напомнив жениху, что женят того не по своей воле. И вот Стимар опустил взгляд на свои ромейские сапоги.
— Кто будет мне снимать сапоги вместо невесты? Твой домовик? — вопросил он, зная исконный обычай, что невеста должна своими руками стянуть сапоги с ног жениха перед брачным ложем.
— Благодарим, что напомнил про старое, только сам ты запамятовал про новое, княжич, — снова присвистнул правым усом князь. — Принял обратный чин — его и блюди.
Пока Стимар, глядя на свои красивые сапоги, рядился со скорым тестем по поводу последней свадебной чести, которую невеста должна оказать жениху, радимичи успели внести и поставить у изголовья ложа своего деревянного идола, а на самом изголовье оставили жареную утку.
Подняв глаза, княжич увидел на брачном ложе темную полосу, ровно отделившую невестину половину от пустовавшей до поры половины жениха. Он стал думать, что радимичи для какой-то своей выгоды навели на постели особую межу, пока не увидел, что это тень длинного меча, блеск которого еще не знал человеческой крови. То был меч-девственник. От своего острия чистым, блестящим родником он стекал в рукоятку, зажатую двумя деревянными руками. Ни в каком другом племени не было такого идола, державшего настоящий меч. У идола двумя свирелями, как и у князя Лучина, свисали усы, а над усами чернели выдолбленные, видно до самого затылка, глазницы.
— Таков наш обычай, — сказал князь Лучин. — В иных племенах сват разрубает птицу и подает молодым перед брачной ночью. У нас — приходит сам Перун-бог. Перун-бог сам разрубит птицу, когда ты, княжич, оставишь семя в нашем роду.