Стимар не слышал его слов. Сойдя на землю, он встал на самом краю провала, так что из-под носков стали осыпаться вниз комки темного дерна. Он завороженно глядел в черноту, и хотелось ему кинуться туда очертя голову, как в воду — здесь княжичу уже по своей воле хотелось потерять себя на миг, как случилось в глубине реки, и всплыть-очнуться по ту сторону сна, среди живых лип, маленьких зверьков и своих братьев.
Он наощупь подхватил поводья стоявшей рядом кобылицы и потянул ее за собой. Та уперлась и мелко задрожала всем телом.
— Дорогу! Дорогу-то гляди! — вздернулся Брога и храбро вырвал поводья из руки княжича. — Дай сам сведу.
Стимар безропотно двинулся следом, пропустив вперед всех — даже малого жеребенка. По узкой, косой тропе они спустились на дно гари, где из земли безликими идолами торчали огромные черные головешки, а сажа поднималась клубами при каждом шаге. Кобылица с малым стали темнее мастью. Люди же, как и предсказывал Брога, сделались похожи на шишей и кикимор, а вернее на таких человеков, какие в этих краях никогда не водились, но которых сам Стимар повидал во множестве в императорском дворце Царьграда. Потому при взгляде на Брогу княжичу не приходили в голову охранительные заговоры, а чумазому Броге — тому так опять страшные слова в обилии лезли на язык.
Наверху Брога не успел умыться росой, не успел посоветовать княжичу сделать то же, как почерневший княжич вспрыгнул на почерневшую кобылицу и погнал ее к лесу, снова бросив слободского воина и жеребенка позади в несказанном удивлении.
Удивился и силенциарий Филипп Феор, которого к Большому Дыму неторопливо вез красивый корабль. Он задремал, и ему приснился всадник. Всадник чернел-мчался вдали по широкой равнине в полном одиночестве, а на слух казалось, что скачут широким галопом двое.
Филипп Феор от изумления приоткрыл один глаз, но не увидел никакого движения, кроме мерного взмаха весел и встречного безмятежного тока усеянных кустами берегов. Тогда он снова опустил веко и сразу услышал в своем сердце, как взмахнул крыльями черный голубь дурного предчувствия.
То, чего не увидел силенциарий, узрел воочию воин Брога. С поскакавшей от него кобылы вдруг разом слетела вся сажа и легла на стерню густым следом, будто всадник оторвался от своей обветшавшей тени и сразу обрел новую — легкую и прозрачную, какая только и пригодна для ясного Божьего дня.
Ветер свистел у Стимара в ушах, рождая дурные предчувствия Филиппа Феора. Ветер срывал с ресниц княжича слезы, в которых высыхали, превращаясь в сажу его заветные цареградские сны о родных землях, зверьках и братьях.