Странник говорил, что послан Богом, Который поцеловал его на прощание, как живой человек. Он говорил, что его Бог не стоял вкопанным и безмолвным древоликим столпом, а ходил по всей земле, исцелял недужных, а потом принес себя в жертву и был Сам распят на сухом древе, положив Собою полную виру[54] за любую вину каждого, кто жил в прошлом и будет жить в грядущем.
Первыми захотели идти вместе с инородцем на край земли, строить светлый город, те, у кого предок в одном из колен приносил собою полную виру за большую вину. Странник повелел им войти по самое сердце в реку. Когда он увидел, как в такт со вздохами и ударами северских сердец стали разбегаться по реке маленькие волны, то начал опускать свою ладонь поочередно каждому на темя и заставлял трижды погрузиться в воду с головой. На третий раз, уже под водой, у северцев на головах загорались волосы и гасли на берегу, оставаясь в целости и распространяя вокруг запах сосновой смолы. Когда они пошли за странником, то позади них тоже засветились тени, хотя и не так ярко, как у самого галилеянина. Они ушли, и больше их никто никогда не видел.
С тех пор на земли северцев еще не раз приходили в темных и долгих одеждах эллины, приносившие слова галилейского Бога. Теми словами их сердца были уже не скованы на огне и не сотканы на ветру, а витиевато исписаны, как пергаментные свитки. Их тени были уже не ярче полной луны, а северские заговоры у них за спиной забывались не дольше, чем до первого «волчьего месяца».
Когда взгляд Богита снова всплыл из глубины озера на самую поверхность, пустив кольца легких волн, жрец увидел, что тень за княжичем легла сажей, золой от паленой шерсти. Из той-то сажи и поднялся страшный волкодлак, распугавший весь Туров род.
Никто раньше не являлся из ромейского царства с такой тенью. Ни один из северцев никогда не возвращался с Поля, волоча за собой такой черный след, вывернутый к небу исподней стороной. Не нашлось в днях пращуров ответа, что же такое содеяли с княжичем ромеи, девять зим и девять лет подряд учившие его древней эллинской мудрости по договору с князем-воеводой Хорогом.
Всю ночь перед священным озером, по которому катилось лежа огненное колесо, маялся старый Богит в тяжком неведении, каким пламенем теперь обносить княжича, какой водой очистить его от наведенного морока.
В глазах слободского воина Броги тот день еще долго сверкал острием нацеленной в него стрелы. Он клял себя за то, что повел княжича «волчьей тропой», нарушив извечный запрет: ведь по таким тропам нельзя водить инородцев, хоть даже и побратимов. Мысли-птицы Броги кружились над ним вспугнутой с тына стаей вспугнутых ворон. Брога думал, что не по чьей чужой, а только по его слободской вине родичи Стимара увидели на месте своего княжича страшного волкодлака.