— Господин Летурнер!..
— Умоляю вас! окажите мне эту услугу… величайшую из всех… Между прочим… за ваш труд…
При этих словах Летурнер берет мою руку и тихонько гладит ее.
— За ваш труд… Вы покушаете сами… немного!..
Бедный отец! Слушая его, я дрожу, как ребенок. Я весь трепещу, и сердце у меня громко стучит! А Летурнер тихонько вкладывает мне в руку маленький кусочек сухаря.
— Берегитесь, чтобы никто вас не видел! — говорит он. — Эти звери вас убьют. Вот тут дневная порция, но завтра я дам вам столько же.
Несчастный отец не верит мне! И, быть может, он прав: почувствовав этот кусочек сухаря в своей руке, я чуть не поднес его ко рту!
Я устоял, и пусть читатели поймут все, что не в силах выразить мое перо! Ночь наступила внезапно, как всегда на низких широтах. Я незаметно подхожу к Андре Летурнеру и отдаю ему кусочек сухаря, будто бы сбереженный мною.
Молодой человек, не раздумывая, хватает его.
— А отец? — спрашивает он, опомнившись.
Я отвечаю, что господин Летурнер получил столько же… И я тоже… Что завтра… и в следующие дни… я смогу давать ему по такой же порции… Пусть берет… Пусть берет, не колеблясь!
Андре не поинтересовался, откуда у меня этот сухарь, он жадно поднес его ко рту.
В этот вечер, несмотря на предложение Летурнера, я не ел ничего!.. Ничего!..
— Седьмое января. — Морская вода, почти беспрестанно заливающая плот, как только поднимается волнение, стала разъедать кожу на ногах у некоторых матросов. Оуэн, которого боцман после бунта держит связанным на переднем конце плота, находится в самом плачевном состоянии. По нашей просьбе с него сняли веревки. Сандон и Берке тоже пострадали от едкой соленой воды, а мы пока пощажены: волны почти не доходят до задней части плота.
Сегодня боцман, обезумев от голода, стал грызть куски парусов, деревянные шесты. У меня еще и сейчас отдается в ушах скрип его зубов. Несчастный не в силах дольше выносить такие мучения и старается хоть чем-нибудь наполнить желудок, чтобы обмануть голод. После долгих поисков он, наконец, находит болтающийся на одной из мачт обрывок кожи. Ведь кожа все же вещество органическое, и он пожирает ее с невыразимой жадностью. По-видимому, боцману становится легче. Все мы следуем его примеру. Кожаная шляпа, козырьки фуражек, все съедобное, что мы сумели отыскать, — все идет в ход. В нас говорит какой-то звериный инстинкт, которого мы не в состоянии подавить. В эту минуту, можно подумать, что в нас не осталось ничего человеческого. Никогда не забуду этой сцены!
Если голод и не утолен, то по крайней мере рези в желудке на время утихли. Но некоторые из нас не могли вынести этой отвратительной пищи: их вырвало.