Самыми любимыми и одновременно сложными для меня были наши попытки выйти втроем с Платоном. Очевидно, Платон поглощал всё внимание, но помощь требовалась и Жанне. Поэтому из ресторана я всегда уходил голодным: ухаживая сначала за одним, потом за другим. Но меня это вполне устраивало. Навстречу Жанне часто выходил персонал, забыв о заведенных порядках, обнимая ее, целуя и желая здоровья.
Особенно врезался в память один из дней, когда Жанна, впервые с того момента, как мы прощались в Майами, приехала за мной в аэропорт. По пути к машине нам встретились двое мужчин. С виду – простые работяги. Пройдя мимо, они, обернувшись, крикнули нам вслед: «Вы молодцы! Так держать!» Эта поддержка дорогого стоила.
Близился Новый год, и мы посетили, кажется, три или четыре детских спектакля. Правда, ни на одном из них не пробыли дольше двадцати минут: терпения и сил не хватало ни Платону, ни Жанне. Но по сравнению с тем, как мы жили еще полгода назад, это тоже было счастьем.
В декабре мы приглашены на свадьбу близкого друга Жанны. Не знаю, насколько было хорошей идеей пойти: после нашего появления в центре внимания оказались не жених с невестой, а именно мы. К Жанне безостановочно подходили гости, обнимали, желали выздоровления и сил. Это был очень важный и очень ободряющий для нее вечер. Я же чувствовал себя неуютно. Еще до болезни мы редко выходили на подобные мероприятия, предпочитая узкий круг близких и знакомых людей. И даже тогда мне всегда хотелось увести Жанну подальше от любопытных глаз. Сейчас же это чувство обострилось стократ, ведь моя Жанна нуждалась в большей защите и опеке, чем раньше, я переживал за нее, за пристальные взгляды, пустое внимание и еще больше, чем раньше, хотел уберечь. Это не было чувством собственности, но обостренным, искаженным, вымученным долгими месяцами чувством заботы.
В один из дней я пригласил Жанну в театр. Почему-то она собиралась дольше обычного. Мы опаздывали. Я вышел из машины, чтобы встретить ее, и остолбенел. Впервые больше чем за год навстречу мне чуть неуверенно, но целеустремленно шла Жанна на каблуках. Это было потрясающе. Каблуки всегда были неотъемлемой частью ее образа. Однако то, что раньше было естественным, теперь выглядело дерзким и ошеломляющим. Этот смелый шаг будто бы стал триумфом над обстоятельствами, а эта неустойчивая обувь – символом стойкости. «Ты прекрасна», – только и смог выговорить я, поднял ее на руки и поцеловал.
Думал ли я о будущем? Конечно, думал. И мысли эти были тревожными. Иногда я заговаривал об этом с Жанной. В эти минуты лицо ее менялось: вытягивалось и как будто каменело. Она смотрела сквозь меня и молчала. Она не хотела загадывать дальше сегодняшнего дня, дальше сиюминутного. Меня же это угнетало и тревожило. Было понятно: Жанна тоже переживает. Но не хочет говорить об этом. Ей страшно. Ей очень страшно. Она только-только на неокрепших ногах вышла их этой отвратительной комнаты ужасов болезни. Она боится оглянуться назад. И зажмуривается, чтобы не смотреть вперед, будто знает: всё временно.