На мой взгляд, нет ничего хуже замалчивания, практики «лежите, лежите, мы знаем, что делаем, а вам не обязательно знать». Наверное, я предпочел бы услышать всё как есть, чтобы избежать страха неизвестности, догадок и домыслов. Ведь каждый пациент и его близкие – не просто зрители и статисты, а главные действующие лица в драме под названием «рак» и не должны оставаться безучастными.
Наш опыт лечения был международным (Жанна лечилась в США, Германии, наблюдалась и консультировалась в России). Я заметил, что от географии зависело то, как разговаривали с нами врачи. Так, например, в Германии говорили сухо, прямо, не поддерживая никаких иллюзий о будущем жены. Вообще к вопросам жизни и смерти там относятся куда более прагматично, чем в России, где я столкнулся с удивительной человеческой отзывчивостью врачей – и в то же время с чувством смирения перед болезнью. О воодушевлении, о заряде на борьбу в России речи не было и в помине. Показательным для меня остается опыт лечения в США. Несмотря на тяжесть диагноза Жанны, настроение врачей чаще всего было боевым: «Ну что же, дело дрянь, но мы поборемся». Это необыкновенно поддерживало меня в трудные времена.
Исходя из своего опыта могу сказать: где бы вы ни лечились, будьте внимательны, будьте настойчивы. Не стесняйтесь задавать вопросы, особенно если это не первая встреча с врачом. Запишите их заранее, задайте их все, пусть они даже будут наивными. Вы должны понимать, что происходит. Вы должны понимать перспективы. И самое главное – не спешите отчаиваться, а незамедлительно действуйте.
Однако сидя у постели спящей Жанны в присутствии двух докторов, я еще совершенно не осознаю, чем она больна, что вообще происходит. Мой медицинский английский далек от совершенства. Задыхаясь от обилия терминов, пытаюсь понять, но слышу только повторяющееся tumor, tumor, tumor… Али, что это такое? К разговору присоединяется тот самый доктор с польской фамилией. Он произносит что-то на смеси польского и белорусского – «вспухленне». Опухоль.
…Сколько бы нам ни было лет, какими бы успешными и самодостаточными мы ни были, мы все равно – дети. Мы – дети, пока живы наши родители. Первым человеком, с которым я поделился нашей бедой, была моя мама. Сразу после разговора с врачами я набрал ее номер.
– Что, сынок?
– Они сказали, это опухоль.
– То есть рак? – переспросила мама.
Так в моей жизни впервые прозвучало это слово. Так началась другая жизнь.
– Я люблю тебя, – сказала мама. – Передай Жанне, мы ее любим.
Я повесил трубку и побрел опять через асфальтовый плац и приемный покой к лифтам, потом по коридору в палату. Пока я шел, в голове вертелось совсем не слово «рак», а другое – «любовь».