Деньги вытащили, присветили мобильником, присвистнули, после чего били еще, уже без прежнего энтузиазма, снова ругаясь, угрожая убить, использовать как женщину.
Я боялся пошевелиться — правое подреберье пульсировало острой болью, из носа текла кровь, голова словно раскалывалась надвое. Лежал я на левом боку, приложив ладони к вискам. Медленно оторвав правую руку от головы, я ощупал карман джинсов, в котором еще несколько минут назад лежали деньги, мое спасение. Я знал, что их там нет, и проверял лишь в надежде на чудо.
— Спасите моего сына! — вскричал я хриплым голосом. — Какие-то идиоты похитили сына и требуют денег, иначе они убьют его! Они уже прислали мне его палец!
Никто не обратил на меня внимания. Преодолевая боль, мимовольно издавая стоны, я встал на четвереньки, и, способом далёких предков, медленно двинулся к обидчикам.
— Эти деньги спасут моего сына, вы, ублюдки! Дайте их сюда!
Голос мой стал еще более хриплым, по-звериному диким.
— Тебе чё, тварь, мало? Научить разговаривать?…
— Хватит с него! Заберем тачку. Волдырь, садись за руль. На днях поедем оформлять, и чтоб не ерепенился, а не то…
Они уехали, шум моторов затих вдали. Немного отлежавшись на остывшем за ночь асфальте, я с трудом поднялся. Едва переставляя ноги, я обрадовался, что ключи от квартиры остались в кармане, и побрел домой.
В ванной я долго плескал холодную воду на ушибленные места, смывал кровь с лица, после чего улегся в спальне на кровать.
Лучше бы я в самом деле был идиотом, думалось мне, помешанным, которому лишь в воспаленном мозгу представляется, что сына похитили и ставят дурацкие условия. В противовес недавнему восторгу теперь я чувствовал себя бессильным, раздавленным, жалким тараканом, который не успел юркнуть в половую щель и был расквашен тяжелым тапочком. Никому нет дела до моей жизни, моих проблем, моего сына. Каждый из двуногих, который носит гордое звание человека, рвёт и мечет только для себя, своя рубашка ближе к телу. Никто в целом мире не сможет мне помочь, кроме разве что бога, если он существует.
Что еще остается, пришло мне в голову — или одурманивать себя каким-нибудь наркотиком, или уверовать в высшие силы, добровольно превратившись в раба судьбы, невольника своей неспособности, своего ничтожества. Я вспомнил, что мне самому предлагали стать богом, творить собственную судьбу, создавать мир, преодолевая козни мира уже существующего. Эти мысли, раньше вызывавшие во мне душевный подъем и веру в свои силы, теперь породили тоску еще более гнетущую. У меня не получилось, я оказался неспособен.