Ночной скандал вновь надвинулся на нее во всей омерзительной ясности. Даже водка не утихомирила Степана — так рассвирепел он, брошенный с Олегом Васильевичем у холодного, не обласканного женскими руками стола, на котором сиротливо стояла миска с огурцами. Бражничали они без Ирины люто, опорожнив все бутылки, которые нашлись в доме.
Ирина весь вечер сумерничала у Ольги Колесовой, хотя понимала, что лишней торчит в дружной семье давней подружки. Но уж так не хотелось тащиться в остылый дом, глядеть в осоловелые глаза мужа, и, сколько могла, она волынила, тянула время. Засиделась до неприличия долго и ушла, когда затих телевизор. Держалась маленькая надежда — проскользнуть мимо храпящего Степана и хоть немного забыть про сумбурный, злой день. Но уже на крыльце прихватила тревога — нет, не угомонился, ее поджидает. Сейчас полезет цапаться словами, выворачивать наизнанку их жизнь, попрекать несодеянным, яриться в темной, слепой ревности. К ночным баталиям она давно привыкла, умела отмалчиваться, быстро гасить запальную ругань пьяного мужа…
Она неслышно прошмыгнула на кухню, не стала прибирать на столе — отрешенно, в ледяном спокойствии прошла в свою комнату. Щелкнула выключателем — на ее кровати сидел расхристанный, погрузневший Степан. Он вскинул на нее мутные глаза:
— Выходит, твоя взяла. Дождешься скоро своего разлюбезного.
— Не городи чепухи, не святотатствуй. Оставь хоть мертвого в покое, — умоляюще вскинула руки Ирина.
— Какой же он мертвый, если живой, — хихикнул Степан.
— Шел бы спать, мучитель. Или доктору покажись — совсем в пьянке свихнулся.
— Лучше выслушай, что скажу. Один черт, разломилось все. Так получи и ты сполна…
Ирина зажмурилась, ожидая кулачного взрыва, но кровать не скрипнула. Степан впечатался в матрац прочно, и только красноватая вспышка папиросы осветила на секунду щетинистую щеку.
— Все как на духу. Про здешнюю жизнь тебе доподлинно известно, и отчет держать нет нужды. Хочу, значит, северную житуху в красках преподать. Что б ярко и по всей правде.
— На кой свет мне твои оправдания?! — закипела Ирина. — Иди к попу исповедоваться, там рассказывай.
— А ты не суетись, не подхлестывай. Здесь и твой интерес имеется. Не зря я Родьку к ночи помянул. Чуешь, к чему речь веду? — злорадно расходился Степан.
Ирина сдержала себя, с непонятным беспокойством вслушиваясь в отчаянный поток слов.
— Пока ты тут пять лет примерялась к женихам, я там ворон не считал. Работал на совесть, но и на сердечном поле бурьян не рос. Баб там хоть дюжинами огребай. Только мизинцем шевельнешь, и чистенькая простынь к услугам.