— Леди Тертон, — провозгласила она.
Никто не прервал беседу, мы были не так дурно воспитаны. Никто не повернул голову, и только наши глаза описали в орбитах полукруг по направлению к двери.
Она ворвалась, высокая и стройная, в красно-золотом платье с блёстками, с улыбкой на устах, с рукой, простёртой к хозяйке, и можете мне поверить, она была редкостно хороша.
— Милдред, дорогая!
— Ах, леди Тертон! Как я рада!
Тут мы прервали наш разговор и повернулись к ней, смиренно ожидая, когда нас представят, как если бы речь шла об английской королеве или кинозвезде. Правда, она смотрелась эффектнее. Чёрные волосы, бледное удлинённое лицо с налётом невинности, знакомым всем по фламандским портретам пятнадцатого века, — точь-в-точь мадонна Мемлинга или Ван-Эйка. На первый взгляд. Когда дошла моя очередь до рукопожатия, я посмотрел внимательнее и понял, что, кроме абриса и оттенка, мадонны там рядом не было — всё, что угодно, но не мадонна.
Ноздри были какой-то странной формы, шире, ярче и больше выгнуты, чем обычно. Они придавали всему носу чересчур откровенный, животный вид, нечто неукротимое, что-то от дикой кобылицы.
Глаза вблизи тоже не выглядели глазами мадонны в иконописном изображении. Не широко открытые и округлённые, а удлинённые и полуприкрытые, с мрачной усмешкой и налётом вульгарности, немедленно наводившие на мысль о тайном разврате. Причём они ни на кого не смотрели прямо. Они, скользя, накатывались на вас — пренеприятным, нервирующим движением. Я попытался определить их цвет, решил, что вроде бы светло-серые, а может, и нет.
Её повели знакомиться с остальными. Я не сводил глаз с неё. Она сознавала меру своего успеха и меру неприязни к ней со стороны лондонского высшего света. «Вот она я, — как будто говорила она, — несколько лет назад вы про меня слыхом не слыхивали, а вот теперь я сильнее и богаче вас всех». Она и на ходу чуть-чуть триумфально пританцовывала.
Через несколько минут начался обед, и я нежданно оказался соседом её светлости справа. Наверное, хозяйка решила мне таким способом удружить, полагая, что я смогу что-нибудь из неё выудить для моей вечерней хроники. Я изготовился, но её светлость не обращала на меня никакого внимания. Она всё время разговаривала с сидевшим от неё слева хозяином дома. Однако в конце, когда я уже доедал мороженое, она перегнулась, взяла карточку, обозначавшую моё место за столом, прочла имя и странным скользящим движением перевела на меня взгляд. Я улыбнулся и наклонил голову. Она, не снизойдя до ответной улыбки, учинила мне форменный допрос: профессия, возраст, семья — каким-то обволакивающим голосом. Я отвечал ей, как на допросе, со всей возможной точностью.